— Что мы натворили?

ГЛАВА 18

Мне снятся мужчины без лиц.

Они вокруг меня, капюшоны закрывают лица, но создается ощущение, что если снять капюшон, они окажутся безликими.

Только с клыками.

За ними стоит мужчина.

Или мне так кажется, ведь он в тени, так что его трудно разглядеть.

Он очень высокий, худой как скелет, с неестественно длинными конечностями, с когтями и чем-то вроде щитов за спиной или гигантских сложенных крыльев.

— Я знаю, что он пытается заставить тебя сделать, дитя, — произносит скользкий, коварный голос. — Ничего не получится.

Я смотрю на это существо, и тошнотворное чувство страха сжимает мое сердце.

— Он будет использовать тебя, а потом ты умрешь, — добавляет он.

Потом ты умрешь.

Потом ты умрешь.

Я переворачиваюсь, запутавшись в простынях, задыхаясь.

Просыпаюсь.

Протягиваю руку, ожидая, что Солон будет рядом со мной, последнее, что я помню, — это мы вдвоем в его постели. При воспоминании об этом мое сердце подпрыгивает в груди, ноги сжимаются вместе, полностью выводя меня из дремоты.

Но когда открываю глаза, понимаю, что я не в его постели, а в своей. Все еще в особняке с привидениями.

Переворачиваюсь на спину, глядя на кружевной балдахин. Весь свет в комнате выключен, но сквозь занавеску пробивается луч солнца, в воздухе витают пылинки.

Как я сюда попала?

Я провожу руками по лицу, пытаясь вобрать в себя хоть немного здравого смысла.

И вот тогда меня прошибает.

Как грузовик, набитый льдом и печалью.

Элль.

Элль мертва.

Тот краткий, прекрасный момент между пробуждением и настоящим моментом навсегда стерт, момент, когда я думала, что все в порядке.

Ничего не в порядке.

Элль мертва.

Я задыхаюсь, рыдание вырывается из горла, пальцы вцепляются в простыни. Слезы автоматически текут по лицу, ярость и горе вырезают все чувства, оставляя опустошение, внутри меня распространяется тьма.

Произошедшее с Солоном, было всего лишь короткой передышкой, я нашла утешение в его объятиях, выплеснула на него свою похоть и желание, желая хоть что-то почувствовать, чтобы он унес меня волной рук и губ, а наши тела слились воедино.

Это было дико и прекрасно, и теперь, когда все закончилось, все чувства, от которых я пыталась убежать, вернулись в десятикратном размере.

Кажется, слезы никогда не прекратятся.

Я почти проваливаюсь в сон, когда слышу стук в дверь, поднимаю голову, свернувшись калачиком, поверх одеяла. Глаза так опухли, что я едва вижу.

— Заходите? — шепчу я охрипшим голосом.

Сажусь как раз в тот момент, когда Аметист просовывает голову внутрь.

— Привет, — тихо говорит она. — Как себя чувствуешь?

Она входит в комнату с подносом в руках. Чашечка кофе, как раз такого, как я люблю, и печенье от ее мамы.

— Я… — начинаю я, но у меня не хватает слов.

Она ставит поднос на прикроватный столик и одаривает меня сочувственной улыбкой.

— Все в порядке. Ты проспала два дня.

— Два дня! — восклицаю я. — Что со мной случилось?

Она подавляет улыбку.

— Тебе придется обсудить это с Солоном. Я не знаю подробностей.

Ох, блин. Все в доме знают, что мы переспали? Мы не старались быть тихими, и не обязательно обладать слухом вампира, чтобы понять, что стены здесь тонкие.

— В любом случае, — говорит она, прочищая горло, — когда будешь готова, Солон хотел поговорить с тобой. Он будет ждать в «Темных глазах».

— Хорошо, — тихо говорю я. — Спасибо.

Она быстро улыбается мне и выходит из комнаты.

Желудок скручивается. Солон хотел поговорить с тобой. Почему это звучит так официально, будто у меня неприятности?

Я допиваю кофе, но не обращаю внимания на печенье. Даже если бы я не нервничала, и у меня появился аппетит, кусок в горло бы не полез.

Встаю с постели и решаю не терять времени на раздумья. Подхожу к шкафу, заполненному одеждой, которую Аметист и Солон купили для меня. Поскольку я теперь не так легко мерзну, выбираю черный приталенный сарафан с красными розами и пышными рукавами. Затем подхожу к ящикам и нахожу нижнее белье. Все они из черного атласа, отделаны кружевом, и, честно говоря, не догадываюсь, кто это все выбирал. Хотя белье очень комфортно ощущается на теле.

Затем выхожу в холл, останавливаясь у погибших роз на высоком приставном столике.

«Цвети», — мысленно говорю я, концентрируя ту малость энергии, которая у меня есть, на розах. «Расцветай от крови! Экселсиор!»

Но розы не шевелятся, даже когда я щелкаю по ним пальцами, как это делал Атлас По, когда с легкостью вошел в мою квартиру.

При мысли об Атласе я оставляю розы в покое и спускаюсь по многочисленным лестничным пролетам, пока не добираюсь до «Темных глаз».