— Что вы ржете! Не смешно, — проворчала она.

— Раз смеются, значит, смешно, — припечатал я, — не все же тебе надо всеми потешаться.

Она попыталась убить меня взглядом. Распускать руки было выше ее достоинства.

Илья подождал, пока представление закончится, пожал протянутую руку и спросил вполголоса:

— Пашка, а правда, что ты Зяму с Русей отлупил?

Все смолкли, включая подошедшего низкорослого Рамиля Меликова, замерли, не веря своим ушам.

— Уже вся школа знает? — Ответь я утвердительно, это воспринялось бы хвастовством.

— А почему самка богомола? — не в тему спросил наш мажорик Петя Райко.

— Потому что вдвое крупнее самца, после совокупления она теряет силы и стремится сожрать того, кто ее радовал мгновенье назад.

Баранова была на голову выше остальных, гордилась своим ростом и взрослостью.

— Ты об этом пожалеешь…— прошипела она, но смолкла, потому что пришла учительница — молодая миловидная женщина, белокожая и светловолосая, но луноликая и с раскосыми глазами. Как симпатичная китаянка-альбиноска.

Поздоровалась с нами кивком, отперла дверь и, пока мы рассаживались по партам, раскладывала на столе пособия.

Элитными считались парты у окна, кроме первых двух. Эти козырные места занимали Санек с Петей и Янка с Юлей. Позади них сидел вечный двоечник Игорь Заславский. Мы с Илюхой сидели за второй партой ряда, что у двери — чтобы случайно от сильных не прилетело. Перед нами расположились Аня Ниженко и замкнутая и драчливая Сашка Гайчук по прозвищу Гаечка. С Гаечкой у нее было столько же общего, как у росомахи и суриката.

Я разглядывал одноклассников, будто видел впервые. Если разобраться, то так и было — глазами взрослого я на них не смотрел. Не сказать чтобы в прошлом я был жертвой, но местную элитку опасался.

Илья толкнул меня в бок и прошептал:

— Сегодня ко мне подходил Чума. Велел передать, что тебе хана.

И тут-то я остолбенел. Минуту назад мне казалось, что я знаю прошлое, теперь же вдруг понял, что со вчерашнего дня, с того самого избиения гопников, началась совсем другая история, и теперь никто не знает, что меня ждет. И неизвестно, как сложится Наташина жизнь, если она меня послушает и не сбежит ночью на свидание.

От моего действия, как круги по воде, побежали волны по реальности, и я осознал, что отныне будущее не предопределено.

— Эй, ты чего? — спросил Илья.

— Вах, баюс-баюс, — сказал я, хотя думал, что гопники, конечно, — не снайпер и не ядерный взрыв, но башку мне они вполне могут проломить, потому надо бы обзавестись кастетом, а еще лучше — битой. Хотя меня с ней в школу не пустят.

— Это серьезно! Чума был зол, — добавил Илья. — Я думал, он меня прибьет.

— Будем решать проблемы по мере поступления…

Меня оборвал звонок на урок. Ученики встали, приветствуя Веру Ивановну, она с нами поздоровалась, и все загремели стульями, рассаживаясь по местам.

Урок строился привычно: опрос, ответы у доски, новый материал. На прошлом уроке, где я не был, но присутствовал прежний Павлик, мы разбирали вводные слова и междометья.

К доске пошел вечно не готовый Игорь Заславский, который ничего не учил, но присутствовал на уроках и не особо мешал, за что получал честно высиженный трояк по всем предметам. Слушать его бэканье было скучно, и я принялся листать учебник — старенький, потертый, кирпичного цвета, с черным орнаментом.

До меня им владели четверо учеников. Кто-то вписывал пропущенные буквы в задания, причем неверно. Кто-то писал на полях глупости. Кто-то украшал их фаллосами. Я изучал внутрикнижное творчество и думал о том, что это сродни наскальной живописи: мало смысла и эстетики, зато сколько экспрессии и энергии! Взять хотя бы вот этого пучеглазого панка. «Панки Хой».

После Заславского Вера Ивановна вызвала Баранову, которая быстренько все рассказала и написала, получила заслуженную пятерку и вернулась на место, всем своим видом демонстрируя превосходство. Она училась на «отлично» до девятого класса. В девятом англичанка поставила ей четверку в году, и она возненавидела Илью, у которого по всем предметам были пятерки, и даже попыталась организовать травлю — считала его заучманом и подлизой, хотя это вообще не про него. В будущем он видел себя офицером, много читал про белогвардейцев, и для него слово «честь» не было пустым звуком.

Спрятавшись за спиной Сашки Гайчук, то есть Гаечки, я нарисовал в учебнике ручкой ядерный взрыв, а ниже написал: «25. 07. 2025. No future».

Потом была перемена, и дети затроллили Желткову. Она попыталась сбежать с урока, но Заславский держал дверь, а Кабанов с нашим извечным хохмачом Дэном Памфиловым за руки тащили ее за парту в среднем ряду, где Любка всегда сидела одна.

— Здесь мы наблюдаем трагедию маленького серого человека, — декламировал Петька Райко, покачивая тощей ногой в настоящей фирменной кроссовке. — После того, как отправила мне письмо с признанием в любви, надеюсь, наша Желткова с жизнью не расстанется.