Илья жил в пятиэтажке, одиноко возвышающейся над частными домами. Всего два подъезда и пятьдесят квартир. Илюхина трешка — на самом верху. С балкона открывается роскошный вид на море, а когда полнолуние, мир внизу кажется серебряным. Мой друг в раю: собственная комната, образцовые любящие родители, которые стучат прежде, чем к нему войти. Каретниковы живут в каком-никаком достатке. Во всяком случае, у них есть новые вещи и разнообразная еда, включая сыры, мясо. И видик есть!

Кроме меня, никто к ним в гости не ходил, однако в той реальности воры как-то прознали, что в этой квартире есть чем поживиться, наведались в гости и вынесли все вплоть до сервизов, а что не вынесли, то разбили. В каком году это произошло? Вроде летом девяносто четвертого. Не помню, я не сразу узнал. А может, и в этом.

— Хочешь кофе? — спросил Илья, снимая кеды.

О-о-о, почку продам за чашечку кофе! Такую роскошь родители себе не позволяли, пили измельченный цикорий, пересыпанный в красивую кофейную банку. Этот кофе подарили маме состоятельные пациенты, к которым она ходила домой ставить капельницы. А потом, помню, мы пили напиток богов только по праздникам. Хотя сейчас, избалованный излишествами, понимаю, что кофе был так себе. И ведь всего тридцать лет прошло с момента, когда мы радовались новым кроссовкам больше, чем в двадцать первом веке радуются ипотечной машине!

Мы жили в золотом веке, того не замечая. Нам казалось, что нас все притесняли, обижали и грабили. Мы пугали друг друга геноцидом и золотым миллиардом, не понимая, что сами и есть тот самый золотой миллиард. Нашим детям, имеющим все, нечего было желать, когда в их возрасте мы умирали от счастья, получив несколько жвачек с наклейками, потому что многим даже это не по карману.

Я разулся и окинул взглядом квартиру друга: просторная кухня, гарнитур старый, еще советский, белые табуретки с клетчатым верхом. Ковер на стене — не красный советский, а новомодный с тиграми. Стены кривые… Нет, по местным меркам ровные, просто это я зажрался. Под ногами скрипнул паркет.

Возле выхода стоял таз со сбитой кафельной плиткой, а рядом к стене прислонилась медная труба, швабра и небольшой железный топорик — в ванной был ремонт.

Леонид Каретников воспитывал сына настоящим офицером: держи слово, будь честным, защищай слабых. Но времена изменились, он сам, очевидно, брал подарки от студентов, иначе откуда столько излишеств, когда зарплату в универе по полгода задерживают?

И мать Илюхи, тетя Лора, брала взятки от нерадивых студентов. Так и выживали. Помнится, многие знакомые жаловались, что некоторые преподы топили всех, чтобы урвать побольше. Каретниковы так не делали, они просто взимали налог за глупость и лень.

— Так кофе будешь? — повторил Илья, гремя посудой в кухне.

— Если ты скажешь, что он молотый, то поселюсь у тебя на правах, вон, Маклуши и буду работать за еду.

Ко мне подошел рыже-белый кот Маклаут, потерся о ноги, я взял его на руки и понес на кухню. Маклуша оправдал свою кличку и прожил двадцать один год. Сейчас ему около пяти.

— Не, зерновой кончился, а молоть лень. Вот, есть «Нескафе-Бразеро». — Он показал баночку, которая почти не отличалась от тех, что я видел в магазинах в двадцать первом веке.

Вспомнилась песня группы Ундервуд: «Все, что нам сегодня пох… потомки назовут эпохой».

«Такой же бразеро, как я — негро», — подумал я, но отказываться не стал.

Илья разогрел на газовой плите гороховый суп с копчеными ребрышками — мой живот заурчал в предвкушении. Вкуснейший оказался суп! Горох дешев, сытен и всяко полезнее сизых макарон. Когда друг в очередной раз распахнул холодильник, я заметил там начатую палку ядовито-розовой колбасы «салями».

Пообедав, мы приступили к урокам: английский, алгебра, история, география. Последними уроками был труд. Трудности возникли только с алгеброй — формул-то я не помнил, поистерлись из памяти за столько-то лет. Остальное мы щелкали, как орешки. А вот с английским трудности возникли у Илюхи, он больше технарь. А я с моим нынешним сознанием хорошо справляюсь и с точными науками, и с гуманитарными.

Распрощались мы в начале седьмого. Перед тем, как отправиться домой, я спросил у Ильи:

— Ты можешь разузнать адрес Лялиных?

— Вряд ли получится.

— А у тебя есть что-нибудь ненужное, но что ценилось бы? Шоколадка тухлая или кофе невкусный. Выменяю на адрес.

Илюха почесал в затылке, кивнул.

— Есть один кофе, правда, начатый. Родителям не понравился, и они не знают, куда деть: дарить стыдно, выбросить жалко.

— О! Пойдет. Давай его сюда.

Это был индийский кофе в жестяной банке, вонючий, в виде светло-коричневого порошка. Наверное, где-то в подпольном цеху шлепают, как сейчас — большую часть продукции.

— Зачем тебе Лялины? — повторил Илья. — Что ты собираешься делать? Ну, с Лялиными? Побьешь им окна?

Я покачал головой.

— Ты не понял. Отец живет на две семьи, туда все лучшее носит, на нас отрывается, а уйти ему не позволяет общественное мнение. Мать доводит, нас лупит смертным боем. Если бы ушел, все выдохнули бы с облегчением. Может, пожил бы счастливо хоть немного…— Я прикусил язык, может, если уйдет, и не убьют его в той перестрелке. — Поговорю с Аней, скажу, что я на ее стороне. Пусть идет туда, где ему хорошо.