— Не прикасайся, — рычит, но голос дрожит и звучит слишком тихо, будто сама не верит в свою силу.

Он услышал, как в её голосе надтреснуло сопротивление, крошится, осыпаясь пеплом. Девчонка не хотела приближаться к нему, но не могла совладать с собой — дурман путал сознание и пьянил тело, разум и плоть никак не могли найти общий язык, сбивая лисичку с толку. Удар девчонки получился слабее, чем мог быть, и не доставил Росомахе никакого вреда. С досадой стиснув зубы, Сэт позволил вспыхнувшему гневу прогореть и вновь поднял на свою жену чёрные глаза, в которых плясали отблески пламени, которое обещало ей всё что угодно — и согреть, и обжечь в случае неповиновения.

Кайра ожидала нового удара. Сердце быстрее забилось в груди, разгоняя кровь по телу. После того, как на её глазах, от его руки погибли её мать и отец, она ожидала худшего, видя перед собой лишь монстра в облике человека. Ничего не изменилось. Кайра отчётливо видела, как в его глазах гнев зарождается и угасает, не обрушив на неё всю силу князя.

Другую реакцию она приняла бы, но каждым своим поступком он ещё больше путал сознание беспокойной лисы. Больше пугал своей осторожностью и стремлением сгладить каждый её рык, будто наделся, что она нет… не покорится, а позволит ему к себе прикоснуться.

— Не сопротивляйся мне.

Широкая, горячая мужская ладонь легла чуть выше её колена и медленно двинулась вверх, сдвигая за собой подол сорочки… Внимательные глаза следят за её реакцией — что она выкинет?

Лёгкое прикосновение; Кайра чувствует, как кожу обжигает жаром. Один короткий импульс и всё её естество напрягается. Лисица теряется, не осознавая, что на несколько секунд сама подставляется под ласку, позволяя ладони касаться её кожи, и с трепетом замирает, ожидая, что будет дальше. Сознание опасливо окрикивает, то утопая в дурмане, то вновь прорываясь через туман. Кайра напрягается всем телом и вновь ускользает от него. Правая рука оказывается на его горле, пальцы едва сжимают его. Взгляд глаза в глаза, но ничего не происходит. У неё будто нет сил сдавить горло, а всё внимание где-то там… внизу, где левая рука, перехватив его за запястье, не позволяет прикасаться к себе. Ей начинает казаться, что она чувствует, как его ладонь, замершая в сантиметре от её бедра, опаляет жаром на расстоянии, и само его тело пышет жаром печей, словно не он уроженец холодных степей.

Опьяненная дурманом лиса, видимо, считала себя способной вступить в схватку с росомахой, но тело её ощутимо подводило. Пока её пальцы коснулась шеи мужчины, он успел подавить инстинктивное желание убить её на месте и подставил незащищенное горло под её ладонь. Взгляд глаза в глаза, он смотрит властно, от него веет опасностью — смотри, Лисица, ты до сих пор жива лишь потому, что Росомаха прощает каждый твой опрометчивый шаг. Слабая ладошка стискивает его руку, отстраняя от бедра, но её сопротивление напоминает попытку отбиться от медведя осиновым прутиком. Он в любой момент может смять её, сорвать с неё сорочку и овладеть ей, но не делает этого — ходит вокруг да около на острой границе между просьбой и принуждением, его ласка неотвратима и неизбежна, словно надвигающаяся ночь.

Слабое сдавливание на шее, будто проба. Кайра не в силах разорвать контакт глаз, в которых будто видит отражение собственной смерти — неизбежное наказание за дерзость, за клыки, что пытаются ранить ласкающую руку. Она надвигается на неё будто гора, закрывая её своим телом, будто надёжным крепким щитом, если покорится, а нет — обрушит на неё камнями расплату, погребая под безымянной могилой из собственной гордости. Рука на его горле сгибается в локте, а попытка причинить ему боль и осуществить месть тает с каждой секундой.

Сэт смотрит ей в глаза по-звериному, держа на коротком поводке нарастающее внутреннее желание, и сокращает расстояние до её лица. Так смотрит змея на жертву, так гипнотизирует хищник свою добычу. Видя в её глазах своё отражение, он чуть склоняет голову и, кольнув щетиной, медленно касается её губ своим дыханием. Целует её недоверчиво, но уверенно, будто не с женой в постель ложится, а ждёт от неё предательства… его губы чуть грубоватые с мороза, дыхание горячее, жаркое, а у самого внутри поднимается нехорошая волна дикого, звериного желания. Дрогнув, его ладонь обжигает прикосновением девичье бедро и нетерпеливо ползёт наверх, задирая сорочку.

Рука Кайры дрожит и крепче сжимает запястье, но не может отстранить, прервать эту ласку, прекратить. Собираясь в грубые складки, ткань сминается, поднимаясь выше. И там, где в мгновение назад холодный воздух лизнул дыханием, след от него смывается жаром прикосновения. Она напрягается всем телом, сжимается, будто всеми силами пытается увеличить между ними расстояние и отстраниться, но куда бежать, если спиной она прижимается к изголовью, а перед ней тёмной опасной тенью нависает росомаха?

Страх нарастает, давя под весом гордость и желание казаться сильнее, чем есть. Слабые попытки отстраниться, разорвать прикосновение, но даже запрокинув голову, нарушая поцелуй, она всё ещё чувствует тепло от него на губах — будто ужалил. Кто позволил ему прикасаться к ней? Тугим жгучим узлом в напряжении сжимает нутро — мыслимо ли испытывать что-то подобное по отношению к тому, кто отнял у неё привычный мир?

Ладонь княжны ложится на крепкую мужскую грудь, чувствуя под ней линии грубых шрамов, которые в очередной раз напоминают, кто перед ней — воин, закалённый сражениями. Тот, с кем ей никогда не сравниться. Она настолько увлечена, что не замечает, как его сердце бьётся под её ладонью, будоража с каждым ударом, отдающимся в тонкие пальцы. Ей хватает всего одного прикосновения к губам, чтобы вновь оступиться — с болью сжать её зубами, будто желала пролить больше крови. Ладонь, обманчиво-нежно лежавшая на его груди, оставила свежие борозды от ногтей. Этот зверь никогда не покорится. Как бы ни плясал на дне её глаз нарастающий страх, как бы ни сбилось дыхание от адреналина и желания, она всё ещё не желает сдаваться. Всё с тем же вызовом Кайра смотрит в чёрные глаза, зная, что ей не скрыться, так пусть же платит за желание стать ближе собственной кровью и болью.