Он шел по московским улицам, готовя себя к бою. Возле Малого театра группа «бывших» чинила мостовую.

— Че гляделки вылупил? — окликнула его одна из «бывших», мясистая деваха с синюшным лицом. — Подсобляй!

Шел по Неглинной к Кузнецкому мосту. Мальчишки-газетчики кричали:

— Измена командующего Муравьева!

— Муравьев бежал из Казани в Симбирск!

— Ставрополь взят Красной Армией!

На углу Кузнецкого к Берзину подошел бородатый, тщедушного вида крестьянин. Сняв шапку, спросил:

— Скажи ты мне, мил человек, где бы Ленина найти?

— А зачем тебе товарищ Ленин? — отведя в сторону мужичка, спросил Эдуард Петрович.

— Да видишь — такое дело… Мужики наши послали поспрошать кое о чем, — крестьянин замялся. — В обчем, дело сурьезное.

Эдуард Петрович рассказал, как дойти до Кремля, посоветовал крестьянину обратиться к Малькову. Долго стоял, наблюдая, как сутулая спина крестьянина мелькала среди прохожих, и почему-то вспомнил монаха, который приходил к нему в Петрограде жаловаться на кровопийцу-купца. Пытался вспомнить имя монаха, но так и не вспомнил — уж очень оно мудреное было.

К великой правде пробудился народ! Сколько их — мужиков, рабочих — приходили в Советы, в Чека, в Кремль, к Ильичу, высказывая заветные думы, печали и радости. Сколько вражеских козней предотвратили эти никому неизвестные люди, имя которым — Народ! В сущности и он — Эдуард Берзин — был одним из таких Людей, пробужденных Революцией.

Он шел и шел по Неглинной, всем существом своим ощущая кипевшую вокруг жизнь, впитывая в себя ее детали: сутолоку тротуаров, цоканье копыт по мостовой, бездонную синеву неба, усталый шепот пропыленной листвы. Он подходил уже к Трубной площади, намереваясь свернуть к Страстному монастырю, чтобы по Тверской спуститься к Охотному ряду и через Красную площадь, мимо милого сердцу Василия Блаженного пройти в Замоскворечье…

Однако намерениям этим в тот день не суждено было осуществиться.

Каким-то подсознательным чувством Эдуард Петрович вдруг ощутил за спиной чей-то взгляд. Подумал было: «хвост», но внезапный, легкий, как будто случайный толчок в плечо заставил его быстро обернуться. Мимо, совсем близко, проходил человек в кожанке. Эдуард Петрович не успел разглядеть его лица, но явственно услышал негромкие слова:

— Идите за мной! Я — Константин!

Эдуард Петрович невольно замедлил шаг — настолько неожиданной была эта встреча. Но быстро взял себя в руки и перешел на другую сторону улицы за Константином. Заметив, что тот вошел в распахнутые настежь двери кафе «Трамбле», Эдуард Петрович последовал за ним.

Народу в кафе было немного, и Берзин сразу же увидел за одним из столиков Константина. Заметив Берзина, он встал и громко, на весь зал воскликнул:

— Боже мой! Кого я вижу! Эдуард Петрович! — он встал, сделал несколько шагов навстречу. — Сколько лет, сколько зим!

Словом, это была встреча старых, давно не видавшихся людей. Константин — Рейли разыграл ее мастерски. Эдуарду Петровичу ничего не оставалось, как подыгрывать. Потом они долго сидели, молча разглядывая друг друга, словно потрясенные этой нежданной встречей.

Эдуард Петрович ожидал увидеть человека сухого, подтянутого, до приторности вежливого, хитрого… А перед ним сидел веселый, разговорчивый, даже несколько грубоватый мужчина с помятой физиономией. Эдакий завсегдатай дешевых пивных и прокуренных бильярдных. «Маркер— не маркер, шулер — не шулер. Игрок!» — подумал Эдуард Петрович.

А Рейли, оглядев высокую складную фигуру Берзина, его сухое, усталое лицо, мгновенно определил: «Службист! Честен, простодушен». И еще подумал, что такой человек должен понравиться Локкарту…

Вначале разговор шел ни о чем: так беседуют малознакомые люди. Рейли задавал пустые, ничего не значащие вопросы, Берзин отвечал безразлично, выжидая, когда же собеседник кончит «пристрелку» и пустит в ход «главный калибр».

— Вы — художники — странный народ, — говорил Рейли. — Вы все время пытаетесь доказать толпе, что по духу, по мыслям стоите выше нее, и в то же время даете себя топтать испачканными в навозе сапогами. Что это? Христианское непротивление злу или приверженность к стадности?

— Все мы только люди, и ничто человеческое нам не чуждо.

— Я так и знал, что вы ответите этим афоризмом, — невесело усмехнулся Рейли. — Это афоризм слабых. А слабых бьют, Эдуард Петрович.

— Или топчут сапогами?

— Это одно и то же… И что же, вы и после войны будете продолжать заниматься живописью?

— Так далеко я не заглядываю.

— И правильно делаете! — Рейли искоса взглянул на Берзина, подумал: «Почва подготовлена, надо сеять». — Лично я предпочитаю жить сегодняшним днем. Но, сознаюсь, иногда в мою голову забредают и мысли о будущем. Ведь каждый завтрашний день начинается уже сегодня, не правда ли?