Де Витт Пуль (вслух): Мне нравится решительность этого молодого человека. Решительность и решительность— вот что нам необходимо в этой стране. Мы — американцы — пришли в вашу Европу для того, чтобы помочь вам добить Вильгельма. Здесь, на Востоке, наши парни научат вас бить большевиков. Я присоединяюсь к мнению господина Локкарта — надо объединиться, чтобы раз и навсегда покончить с большевиками, эсерами и разными там кадетами.

Де Витт Пуль (мысленно): Пока вы здесь болтаете и делаете вид, что русские богатства вас не интересуют, наша эскадра на всех парах мчит во Владивосток хорошенький десантик… Представляю, как разъярится этот чванливый англичанин, какой крик поднимет этот хилый французик, когда узнают, что десант высадился и что меха, золото, лес уплывают из рук их соотечественников… А большевиков действительно надо выбросить из Кремля…

Коломатиано (мысленно, с великой тоской): Господи! Везет же Рейли и Вертамону! Начальство у них, как начальство: один чуть хитрее, другой чуть наглее, В общем-то| жить можно… А мой старик — сущий чурбан? Путает большевиков с эсерами, анархистов с монархистами… Дуб стоеросовый…

Вслух этих мыслей Коломатиано не высказал. Он вообще отличался молчаливостью, чем создал себе славу человека умного, глубокого, хотя в сущности был не столько умен, сколько хитер, изворотлив и злобен.

— Рад, господа, что наши мнения сходятся. Думается, что сегодняшнее совещание было весьма и весьма полезным, — Локкарт помедлил, искоса взглянул на Рейли. — В ближайшие десять дней мы сообщим вам конкретный план действий. План этот в общих чертах готов, но нам необходимо уточнить некоторые детали… Не правда лиг Сидней?

— Совершенно верно! Добавлю от себя: план крайне смел и со стороны может показаться авантюрой. Но когда авантюра удается, господа, авантюристов называют великими людьми…

Спустя месяц участники совещания клялись и божились, что этой встречи не было.

Спустя десятилетия участники совещания или вообще не вспоминали об этой встрече, или называли ее «чаепитием на английский лад»…

После встречи с Савинковым, после обстоятельного разговора с Рейли пастор Тилтинь почувствовал себя уверенней. Он уже не раздумывал, как держать себя с Берзиным, что спрашивать у него, как отвечать на вопросы.

«Надо брать быка за рога», — решил Тилтинь и стал выжидать удобный момент.

Такой момент наступил в яркий воскресный день, когда один из агентов Рейли донес, что Берзин с утра отправился в Сокольники, захватив этюдник. Пастор взгромоздился на велосипед и, обливаясь потом, поехал отыскивать своего подопечного. Он долго трясся по булыжным мостовым, пока не добрался до безлюдной аллеи, где его» поджидал, Аркашка.

Встретились как добрые друзья. Тилтинь посочувствовал Аркашке, увидев огромный синяк, набухший под глазом бывшего налетчика. На что Аркашка, сплевывая сквозь зубы, вяло ответил:

— Блямбу эту мне вчера сам товарищ Релинский приложил. А за что — секрет государственной важности.

Аркашка был страшно доволен, что Тилтинь избавил его от необходимости стоять как попка на солнцепеке и ждать, покуда Берзину не надоест писать свои этюды. Вдобавок Биба получил от пастора велосипед, мгновенно оцененный многоопытным Аркашкой не меньше, как в шесть бутылок первача. Вечером того же дня состоялось чудесное перевоплощение велосипеда в самогон.

Не без труда Тилтинь отыскал Берзина в глухом уголке Сокольнического парка. Было бы глупо, конечно, делать вид, что встретил он Берзина случайно. Поэтому пастор предпочел вовсе не объяснять, каким образом он оказался там, где Эдуард Петрович писал свои этюды.

Вначале разговор зашел о природе. Мельком взглянув на полуготовый этюд, Тилтинь саркастически заметил:

— Не понимаю, что вас привлекает в этой тусклой, мертвой природе?

— Природа не бывает мертвой, пастор. Взгляните на эти гордые сосны. Они кивают друг другу кронами, словно живые существа… Помните? «Сломила буря, бешена и зла, высоких сосен стройные тела»…

— Не люблю Райниса, — поморщился Тилтинь. — Его стихи сеют ненависть между людьми… Однако, что же вам понравилось в этом русском парке?

— Впервые слышу выражение «русский парк», — усмехнулся Берзин. — Разве есть…

— Вы меня отлично поняли, — скривил губы пастор. — Да, есть «русский парк», «русское небо», «русская земля»! И есть «латышская земля», «латышское небо», «латышский парк».

— «Латышская вода», «латышский воздух», и все это вы объединяете понятием «латышский дух» — не так ли?

— Совершенно верно! Впрочем, не об этом я хочу с вами говорить. — Тилтинь разлегся на траве, наблюдая, как Берзин кладет мазки на этюд. — Вы все еще верны своему искусству?