Иногда на телевидение пишут письма с критикой трансляции концертов. «Зачем вы нам зал показываете, зрителей. Вот в передаче "От всей души" это имеет смысл». Я не берусь судить, кто прав в отношении трансляции концертов, но эмоции к зрителям на нашей передаче идут и со сцены и из зала, и не всегда угадаешь, откуда интенсивнее. Три слагаемых — телезрители, герои на сцене и зрительный зал — составляют основу нашей передачи. Опусти одно слагаемое, и передача распадется, потому что и герои, и телезрители, и люди, сидящие в зале, — ее участники. А общение за кадром?

Иногда большие актеры читают дикторские тексты в документальных фильмах и, несмотря на свое «закадровое присутствие», окрашивают своей индивидуальностью весь фильм. Какие же широкие просторы открыты перед дикторами и какая еще простирается перед нами целина профессионального мастерства! Чтение за кадром — это ведь тоже одна из форм общения со зрителем с экрана.

Вспомните, как Василий Лановой читал текст в документальной киноэпопее «Великая Отечественная». Я воспринимаю его как историка нового поколения, не знавшего войны, но щемяще остро чувствующего ее гнев, ее боль, преклоняющегося перед подвигом народа, с гордостью ощущающего свою принадлежность к нему. Он сдерживает свои эмоции, и вместе с тем его гражданский темперамент вырывается на просторы мужества и героизма победителей.

А вот Михаил Иванович Царев, комментирующий фильмы об Эрмитаже. Он читает академически холодно и рафинированно, соблюдая стабильную дистанцию между комментатором и зрителями, даже не пытаясь навести мосты над пропастью, которая отделяет ученых мужей — искусствоведов от тех, кто, не ведая теории и истории искусства, просто его любит. Царев беспристрастен — сегодня «старые голландцы», завтра импрессионисты, потом персидская миниатюра, и нигде он не позволяет проявиться собственному вкусу — на Олимпе это не принято, все они избранники богов. Вероятно, в такой манере чтения скрыт большой познавательный потенциал. Академия дает прекрасное образование, и уже сам зритель в зависимости от своего эмоционального строя ищет перевод мысли на язык чувств.

Сергей Федорович Бондарчук читает совсем по-иному. Своими высокими актерскими созданиями он выстрадал право вести за собой зрителя. Он становится истинным соавтором создателей фильма, его внутренний пафос каждый раз проявляется в новом раскрытии, подтверждении истины, что судьба человеческая есть судьба народная. Его чтение — это сплав интеллекта, чувства и скрытого, но бездонного жизненного опыта. Понимаешь, что он прожил не одну жизнь, и это рождает не только доверие, но и сопереживание с ним, с Бондарчуком, и опосредованно с его героями.

Вслушайтесь, как читает текст к документальному фильму Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Он окрашивает слово своей индивидуальностью, его не назовешь ни сдержанным, ни холодным, но вместе с тем артист отнюдь не выражает себя, а стремится через призму своего восприятия передать мысль автора, ее энергию, логику, динамику, и, словно освобожденная от оков, она летит к зрителю. В чтении Смоктуновский слагает то двуединство, когда прекрасно узнается его неповторимый голос, а сам он превращается в неузнаваемого человека. Интонации его всегда человечны, но неожиданны, он удивительно держит паузу, которая становится продолжением мысли, почти неуловимо меняется тембр его голоса, и звуковая палитра предстает во всем богатстве переходов от тона к тону, от истинной простоты до загадочности.

Артист не бывает подчеркнуто театрален, как будто незаметно ведет зрителя за собой по фильму, и к финалу его они приходят вместе. Но главное, пожалуй, философичность Смоктуновского в подходе к материалу: он создает второй, а то и третий план картины, тем самым придавая ей значительность, объемность. Кажется, что человек, осмысливающий фильм, существует рядом с тобой, но это и близость и отстраненность одновременно, дистанция между чтецом и зрителем то сокращается, то увеличивается, чтобы в момент кульминации исчезнуть вовсе. И тогда его эмоции без потерь преодолевают телевизионный экран. Это и есть общение.

Вообще, сколько разных встреч со зрителями со сцены, с телевизионного экрана, с эстрады, в жизни, столько может возникнуть разных нюансов в общении — психологических, эмоциональных, интеллектуальных.

Еще когда строилась Останкинская телевизионная башня, появилась передача «Эфир 537» (эти цифры означали высоту башни). Однажды для этой передачи, которую я вела, мне поручили взять интервью у Иннокентия Михайловича Смоктуновского, снимавшегося в то время в главной роли в фильме «Чайковский». Вместе со съемочной группой приехали на «Мосфильм». Нашли павильон.

Я узнала, что Смоктуновский отдыхает в гримерной. «Через 15–20 минут он вас примет». Показалось, что я ждала значительно дольше. В маленькой комнате на небольшом диванчике в бархатном черном сюртуке сидел Петр Ильич Чайковский. Я растерялась: удивительное сходство! Как же мне удастся оговорить будущее интервью, ведь я его должна взять у артиста, а не у Чайковского. Разговаривал со мной не Иннокентий Михайлович, а Петр Ильич, интонации, манера речи, ее стилистика, ритмические периоды — все было из другого века. Иначе как «сударыня» он ко мне не обращался. Видимо, не хотел выйти из того внутреннего состояния, которое ему удалось обрести. В этот день снимали эпизод в вагоне поезда Москва — Петербург…