– Блин, круто! – сказал Чехов, хлопнув себя по колену. – Что, так и было?

Титыч кивнул.

– Ага.

– Но это не все, – загадочным голосом произнес Ляпа. – Если карты одинаковые, то офицеры продолжают.

– Ляпочка, ну не тяни, – как на буку посмотрела на него Королева.

Ляпа выставил ладонь в успокаивающем жесте. Спокойствие, только спокойствие.

– Вторая серия, – сказал он. – Титыч снова перемешал. Чира, как всегда, первый. Вытащил! Восьмерка! Ниже, в сущности, мало куда. Ну, семь, ну, шесть. И все, Лаге можно праздновать. Лага, понятно, тоже об этом подумал. Хватанул карту, даже глаза закрыл. Видимо, поздравлений ожидал. И что вы думаете?

Ляпа умолк.

– Шестерка? – выдвинул предположение Чехов.

– Восьмерка! – выдохнул Ляпа. – Второй раз в одну и ту же воронку! Бум-бац! Валет! Бум-бац! Восьмерка!

– Серьезно?

Чехов захохотал.

– А дальше? – спросила Королева.

– Третий раунд, – сказал Ляпа.

– Да, мы еще не закончили, – сказал Игорь, наклоняясь к картам.

Ну, то есть, не совсем к картам. Просто чтобы взгляд тайком опустить пониже. Скотство, конечно, но хочется. Вот она, Королева, с ее коленками – руку протяни. И Чехов здесь так, некто сбоку.

– Руки, Лага, руки! – крикнул Титаренко, выхватывая колоду.

Он с треском провел по картам пальцами.

– А помните – тройка, семерка, туз? – спросил Ляпа, наблюдая, как Титыч тасует колоду.

– Это откуда? – повернулась к нему Рачкина.

– Из Пушкина.

– Чего? – спросила Ирка.

– Ну, «Пиковая дама», – пояснил Ляпа, – там Герман в похожую игру играл. Она «штосс» называлась. Кажется.

Чехов сморщился.

– Ляпа, давай без классиков, а? Со школы вот здесь у меня стоят, – он прижал ладонь к горлу. – Вы лучше играйте уже дальше.

– Сейчас, – сказал Титыч, – размешаю получше.

Он переложил карты, стасовал их размашисто, красиво, правда, при этом червовый туз выскочил на стол, но был быстро возвращен на место. Чира зыркнул на Игоря, пошевелил плечами, будто разминаясь.

– Ребята, подождите меня, хорошо? – попросила Рачкина и унеслась в туалет, мелькнув напоследок рыжей юбкой.

– Ждем? – спросил Титыч Чехова.

Тот зевнул.

– Ладно. Кстати, пива кто хочет?

– Я хочу, – сказал Чира.

– Ну, и я буду, – сказал Титыч.

– Ирка, а ты? – спросил Чехов.

– Не, я позже, – сказала Королева.

– Лага?

Игорь мотнул головой.

– Понятно, Оленю пока не наливать, – сострил Чехов. – Из него еще травка не выветрилась.

Все засмеялись. Чехов встал с дивана, прошел к холодильнику, открыв дверцу, зашуршал пакетом.

– Чира!

Золотистая банка сверкнула в воздухе.

– Ё! – крикнул, пряча голову, Ляпа.

– Хоп! Принял, – Чира поймал банку в ладонь.

Он сразу потянул за ушко, вдавливая жестяной лепесток внутрь. Раздалось вкусное, пивное шипение. Чира сразу сделал глоток.

– Титыч!

Второй презент полетел в сторону дивана. Титыч торопливо бросил карты, но банка, удалившись о его руку, отскочила в сторону.

– Чехов, ты это… – сказал Титаренко, потирая предплечье. – Поосторожней.

Он поставил банку на стол.

– Голд фассл пилс, – прочитал Ляпа.

– Теплое еще, – сказал Чира.

– Какое есть.

Взяв еще две банки, Чехов забрался обратно на диван.

– Все. Я – все, – Рачкина, вернувшись, плюхнулась на свое место. – Можете начинать.

Чехов дал одну банку Королевой.

– Ну, Титыч, давай.

– Так все, колода готова, – сказал Титыч.

– Чира.

Чира сделал еще глоток и протянул пиво Рачкиной.

– Будешь?

– Чира, не время для телячьих нежностей, – сказал Чехов.

Рачкина покраснела, но банка все же перекочевала из рук в руки. Чира невозмутимо почесал шею и придвинулся к карточной колоде.

– Наверное, надо уже это прекращать, – сказал он, поджимая губы.

Через секунду под его пальцами самая верхняя карта слетела на стол «рубашкой» вниз. Хлоп! Чира по-тарзаньи, ухая, несколько раз стукнул себя кулаком в грудь. Король! Бубновый король! У-ха-ха!

– Все, – выдохнул Ляпа, и Игорь вновь почувствовал слабость в животе.

Король рядился восточным султаном в халате и тюрбане, смотрел надменно, с презрением и, видимо, не считал возможным обращать внимание на разворачивающуюся трагедию. Выскочил ведь какого-то хрена из колоды!

– Давай, Олень! – завопил, как дурной, Чехов. – Мы за тебя болеем!