Спала она отвратительно. Всю ночь ворочалась с боку на бок, забывалась ненадолго и просыпалась снова: ей мерещились какие-то тревожные мельтешащие лица, подвижные брызги алого на белом и жалобный похоронный звон. Несколько раз она отбрасывала одеяло, садилась на постели и глядела в окно, неосознанно потирая синяк вокруг запястья. Смятение не развеялось и на следующий день, когда она, притихшая и задумчивая, сидела в студии и возила кисточкой по бурой мешанине из красок.

Ближе к полудню постучалась мать. Дождалась отклика, вошла, протянула почту. Явно хотела что-то спросить, но раздумала и молча вышла, так ничего и не сказав.

В пачке оказался «Университетский вестник», на который она подписалась на прошлой неделе, брошюра какого-то женского клуба, явно подсунутая матерью, и маленький стандартный конверт для записок, какие продавались прямо на почте. Без особого интереса Нэрданель надорвала край и вытащила такую же стандартную почтовую карточку. Безобразно пляшущие буквы складывались в небрежную фразу:

«Приношу извинения за вчерашнее и за то, что завтра не смогу Вас сопровождать.

К.Ф.»

«Что у них у всех за мания с этими инициалами…», — равнодушно подумала Нэрданель и вслед за конвертом кинула карточку в корзину. Финдис вот тоже всегда подписывалась одной этой же самой разнесчастной буквой.

С этой мыслью она выбросила новость из головы без большого, надо заметить, сожаления. Все это значило, что завтрашний день освободился, и ей даже не нужно дописывать эссе для мастера Лорвэ. Срок, правда, был назначен не к ближайшему занятию, а через одно, но Нэрданель чувствовала, что весь ее энтузиазм относительно задания испарился. Мастеру Ф. она тоже решила пока не писать, выждав хотя бы пару дней: мало надежды, но вдруг от него все же придет какое-то объяснение.

Поняв, что день сегодняшний и завтрашний освободились, Нэрданель решила дойти до Музеона. За последнее время она взяла в привычку бывать там регулярно и по совету обоих мастеров методично обходила экспозиции, отмечая, что ей нравится, что не нравится, что она хотела бы исправить. Это упражнение получалось не очень. Нэрданель бродила между скульптурами и полотнами, любовалась фигурами и лицами, выразительными мазками и сочетанием цветов. Правда, ей по-прежнему хотелось увидеть среди портретов более естественные сцены, рассмотреть за драпировками и тяжелыми кистями шнуров настоящие расслабленные лица, а не строгие и красивые маски. Ну на то были наброски, карандашные этюды, а в Музеоне им, конечно, места не было.

Все еще блуждая в своих мыслях, Нэрданель пешком добралась до площади, поднялась по ступеням и неожиданно обнаружила, что вместо того чтобы пройти в Западное крыло, очутилась в Восточном. Снова перед ней был увешанный гобеленами коридор, и впереди тонкой полоской виднелась на стене позолоченная табличка.

Первой мыслью было развернуться и уйти, но отчего-то Нэрданель задержалась, а потом небыстро, словно опасливо, прошла вперед. Следующие два часа она провела в трех залах, делая зарисовки и заметки в своем альбоме. Она вдруг обратила внимание, что фигуры и лица на работах у Мириэль не очень-то подчиняются классическим законам изобразительного искусства. Девы с распущенными волосами, нимало не красуясь, отворачиваются от зрителя, тени причудливо пятнают лица, не заботясь о том, чтобы показать их в выгодном свете. Позы охотников или собирателей плодов, или дремлющего на лугу пастуха тоже были лишены какой бы то ни было придуманности.

Размышляя над этим, Нэрданель остановилась перед следующей работой, натюрмортом: половина окна, часть задернута темной занавеской, сбоку страшненький пузатый кувшин с ирисом. «Окно в мир». В доме, откуда открывался вид, было темно, но полянка перед ним была вся залита светом, и ирис тянулся к нему из темноты. Нэрданель подняла руку и как будто придержала за пределами полотна не попавшую на него часть занавески: совпало один в один, словно она сама подошла к окну и, раздернув его, выглянула посмотреть на раннее утро.

Постояв так какое-то время, она развернулась и вышла, быстрым шагом добралась до лестницы, свернула в боковой зал и остановилась возле одной из любимых своих скульптур. Повелитель Ветров восседал на троне, складки его одеяния тяжело ниспадали вдоль мощных ног, правая рука сжимала жезл, левая покоилась на подлокотнике. Он сурово и грозно смотрел вниз. Скульптура была очень высокая, в полтора роста взрослого мужчины, и тень от нее расползалась по стене, делая эффект еще более впечатляющим.

— Вам нравится, — без особого вопроса в голосе произнес стоявший рядом мужчина и Нэрданель, подняв глаза, узнала автора — мастера Ордо.

— Да, — кивнула Нэрданель и, поколебавшись, спросила: — А почему вы не стали делать ее более детально? Э-э-э, жизнеподобно?

— Что вы имеете в виду? — удивился мастер.

Нэрданель, еще не совсем уловив собственные мысли, взмахнула рукой, помогая себе, и ткнула в скульптуру:

— Ну, вот… Пальцы, например. Жезл же тяжелый. И если я держу такой вес, то сжимаю так руку, — она боком повернула сумочку, приблизительно подражая жесту Повелителя, — и на сгибах проступают глубокие складки, а подушечки уплощаются. Но здесь рука почти гладкая, и подушечки округлые. Как будто ладонь расслаблена…