– Вы уверены?

– Да.

Эбигейл сжала губы, постаралась взять себя в руки. Чуть подняла подбородок.

– Спасибо. Я знаю, вам, должно быть, это нелегко… – Ее голос смолк, но она не сводила глаз с Гамаша.

Бовуар, ненавидевший все то, к чему призывала эта женщина, немедленно попытался обнаружить в себе хоть какие-то признаки радости – разве не приятно, когда враг страдает? – но безуспешно.

– Прошу вас, – сказал он, показывая на диван. – Присядьте.

Другие полицейские подтащили кресла поближе и тоже сели.

– У мадам Шнайдер была семья? – спросил Бовуар. – Есть кто-то, кого нужно поставить в известность?

– О господи… Родители. И брат. Они все на западе. Я должна…

– Мы известим их по своим каналам, – произнес Бовуар и увидел облегчение на ее лице. – Но нам надо знать адрес, номер телефона, если у вас есть контакты. А то новости быстро становятся достоянием общественности благодаря соцсетям.

– Да, конечно, – кивнула Эбигейл и, достав телефон, продиктовала полицейским необходимые сведения. – Вы можете объяснить, как это случилось?

– Пока нет. – Жан Ги помедлил секунду, потом добавил: – Могу только сказать, что происшедшее не было несчастным случаем.

Они с Гамашем внимательно следили за реакцией Эбигейл и Колетт. Те замерли с приоткрытым ртом. Но не проронили ни звука. Казалось, даже дышать перестали.

– И что это значит? – наконец сумела выдавить Колетт Роберж.

– Это значит, что Дебби Шнайдер убили, – сказал Гамаш.

– Убили? – прошептала Колетт. – Так вот просто убили?

– Oui.

В этот момент в дверь постучали, и вошла Доминик с подносом – принесла чайник, кофейник, молоко, сахар и кружки.

– Pardon.

Не посмотрев никому в глаза, она поставила поднос и вышла. Точнее сказать – вылетела. Но взгляд Эбигейл Робинсон отпечатался в ее памяти навсегда.

Прижав ладони к щекам, профессор смотрела на Гамаша. В ужасе. Словно это он убил ее подругу. Словно он убил Дебби.

А потом дамбу прорвало.

Она начала плакать. Рыдать. Она захлебывалась. Брызгала слюной. Хватала ртом воздух, дав волю горю.

Колетт потерла спину Эбигейл, проговорила что-то вроде «ну-ну», успокаивала, как мать ребенка. Наконец рыдания постепенно утихли, перешли во вздохи, в икоту.

– Какое горе… Какое горе…

Гамаш нашел упаковку салфеток, протянул ей.

Из угла за ними наблюдала девушка – молодой агент. Она была в ужасе. Пораженная чужой скорбью, столь громадной, что та угрожала поглотить их всех. Девушка посмотрела на шефа, заметила сочувствие в его глазах. Но еще она поняла, что он абсолютно сосредоточен: у него был проницательный взгляд.

Она дважды проверила, идет ли запись на ее телефоне, и подалась вперед.

Эбигейл свернула салфетки в комок и огляделась. В поисках подруги. Той, кто возьмет у нее влажные салфетки. Подруги, которая всегда избавляла ее от всего неприятного.

Потом ее рука упала на колени, а взгляд остановился на Гамаше.

– Как это случилось?

– Мы не можем вам сказать, – ответил он.

– Не можете или не скажете? – нахмурилась Колетт Роберж.

– Не скажем. Но мы считаем, что смерть была мгновенной.

Он кивнул Бовуару, и тот продолжил задавать вопросы:

– Когда вы в последний раз видели мадам Шнайдер?

Эбигейл задумалась на мгновение, собираясь с мыслями; посмотрела на Колетт.

– Незадолго до полуночи, – подсказала та. – Вы вышли прогуляться. Я видела вас обеих у костра.

– Когда это было? – обратился Бовуар к почетному ректору.

– Это было… мм… после разговора с доктором Жильбером, – вспомнила Колетт. – Мы с Дебби оделись. Уже собирались домой. Ждали тебя, – она взглянула на Эбигейл, – на улице.

– На холоде? – спросил Бовуар.

– Атмосфера там казалась более гостеприимной, чем в доме. К тому же нам стало жарко в пальто.

– И вы присоединились к ним? – повернулся к Эбигейл Бовуар.

– Нет. Я подошла к одной компании, и у нас завязался разговор о моей работе и о пандемии. – Она уставилась на Бовуара так, словно впервые видела его. – Так и вы там были!

– Да.

– Вы полицейский?

– Он мой первый заместитель в отделе по расследованию убийств, – пояснил Гамаш, – и мой зять.

Из-за шока Эбигейл соображала медленно.

– Значит, та молодая женщина – ваша дочь?

– Да, – ответил Гамаш.

– А женщина постарше, с которой я говорила про рисунки с радугой? Ваша жена? Значит, ребенок – ваша внучка.

– Да.

– Понятно, – произнесла Эбигейл, кивая. – Теперь поняла.

– Что вы поняли?

– Ваше неприятие моего исследования.