— Солидно, — обернулся на голос Маэдрос. — А за второе?

— Жбан пива и двадцать монет.

— Про третье догадываюсь… — Маэдрос кивнул, с намеком взглянул на коменданта. — Видишь, и руки свободные найдутся.

— Это же отпускники. Имеют законное право, — за него ответил Карантир. — Нет, ты своей властью можешь их разогнать, но учти — за испорченное веселье будут тебя ненавидеть до следующего лета.

— А командиры?

— Командиры застав с наших перевалов, — не без ехидства в голосе подсказал Тольво, — или сами плещутся, или стоят в первом ряду. Кроме того, что торчит во-он там на возвышении и всем распоряжается. А начальница городской почтовой службы считает ставки.

— А судит — второй помощник коменданта… — невзначай добавил Гвинтанн, и комендант встрепенулся, возмущенно на него посмотрел.

— Какой основательный подход.

Маэдрос понимающе улыбнулся. Обернулся, нашел глазами остановившегося в нескольких шагах голдо: высокий — даже рядом с Маэдросом очень высокий, очень плечистый, в легком доспехе черной кожи; на поясе — у него у единственного здесь на бастионе — висел меч в черных ножнах, длинные черные волосы струились по спине, стянутые в тугой хвост. Беззвучно пройдя вперед, голдо замер рядом с Маэдросом, подобный внушительной тени, цепко посмотрел на продолжающееся внизу веселье и, уловив какую-то мысль, просто, без слов кивнул.

Уходя уже, обернулся, внимательнее взглянул на Гвинтанна.

— Мы ведь встречались где-то?

— Было дело! — охотно подтвердил тот, расползаясь в улыбке. — Гвинтанн Дианмор. Сопровождаю торговые караваны и в Химринге бываю иногда.

На бастионе снова сделалось свободно — лорды, комендант, командиры и начальники проветрились и вернулись к своим разговорам, а небольшая часть от свиты отделилась и отправилась вниз, к пляжу. У парапета остались прежние зеваки, а среди них Гвинтанн и незаметно в общей сутолоке появившийся из крепости Брантиль.

— Знаешь, кто это? — спросил Гвинтанн, кивая на фигуру в черном — сопровождавший Маэдроса голдо притягивал взгляд даже в толпе, даже отсюда, с высоты.

Слышно с бастиона было плохо, но по отдельным долетающим словам, по обрывкам фраз, а больше по жестам и движениям суть происходящего становилась ясна: химрингцы из свиты Маэдроса легко затеяли спор с распорядителем Вирмо, с судьей, с победителями заплывов, и дело явно шло к тому, что сейчас состоится показательный и преждевременный финал.

— Догадываюсь, — ответил Брантиль, — это Сурвэ.

Сурвэ за глаза называли Правой рукой Маэдроса — за глаза больше для него, чем для самого Маэдроса. Подробности были известны узкому кругу посвященных, но в общих чертах знали все: после освобождения и после выздоровления братья и приближенные настояли, что главе Дома, как бы это ни задевало его гордость, нужна надежная охрана. И пусть меч в левой руке Маэдрос научился держать очень быстро, в поездках за пределы Химринга его всегда сопровождала личная охрана, а помимо нее всегда рядом, всегда наготове был Сурвэ. (Говорили еще, что будто бы Маэдрос сначала отказывался наотрез и заявил, что даже спорить по этому поводу не будет. Поэтому братья и попросили Сурвэ: спорить с тем, кто бок о бок с Финвэ прошел все Эндорэ, отправился с ним же в Форменос, после гибели его одним из первых высказал однозначное намерение возвратиться, а в Битве под Звездами уцелел только потому, что был ранен так, что сочтен за мертвого, — всерьез спорить с Сурвэ было непросто даже Маэдросу).

— Да, это он! — подтвердил Гвинтанн — он почти распластался по парапету и с живейшим интересом наблюдал за происходящим внизу. — Видел его в Химринге… У-у-у! Ну держись, сейчас Пробужденные нашим жару зададут!..

— Зададут, зададут, — придвинулся Брантиль, — ты только от восторга вниз не свались.

Пробудившихся у вод Куйвиэнен в рядах Первого Дома в Белерианд вернулось меньше, чем под знаменами Финголфина. В основном они осели в крупных крепостях — резиденциях лордов или ближе к опасным северным рубежам. В Таргелионе их вообще оказалось немного, в Хеледосе из голодрим не было и вовсе никого — только нандор Орсэ и Муро жили на ферме ниже по течению Нгавада и появлялись в самой крепости нечасто.

Внизу на пляже спорить уже закончили: явно возмущенный и раздосадованный Вирмо махал руками, равняя на старте шеренгу, в ней нетерпеливо топтались и подпрыгивали на месте три десятка разделяющих его оскорбленные чувства разгоряченных пловцов. Под усилившийся гул и свист еще четверо неспешно готовились: Сурвэ поручил свой меч на хранение кому-то из зрителей; рядом стаскивал кавалерийские сапоги еще один голдо — тоже высокий, но не такой внушительный, тоньше, острее. Две женщины, смеясь и толкаясь, крепче затягивали в косы убранные волосы.

Наконец в ряд выстроились все. Вирмо ударил по стальному бруску и еще раз повторил правила и привычные свои указания; в толпе покричали, посвистели и похлопали. На бастионе, где зрителей тоже прибавилось, не отстали и интерес свой обозначили не менее дружно.

Сигнальный звон бронзового кувшина разнесся хорошо слышно, и тотчас в плеске и шуме потонул весь пляж.

Обычно все или забегали в воду далеко вперед, или как можно дальше прыгали, поднимая фонтаны брызг (особым шиком было плюхнуться так, чтобы долетело и до зрителей), — старались сразу оказаться на глубине и сразу начать молотить руками. Опытные участники поступили так и в этот раз. Но присоединившаяся к ним четверка вбежала как-то иначе: плавно и слитно, словно вода вовсе не была им помехой, словно рассекли они ее не тревожа и, оказавшись едва по пояс, ушли под воду слитно — тихо ушли и пропали.