Второй раз сознание вернулось вместе со светом: лежал он уже на спине, возле лица светил карманный фонарик, и под невнятное бормотание чьи-то руки бесцеремонно обшаривали его.

— …что тут, что тут у нас, господин мой эльф? что тут, что тут… — приговаривал надтреснутый скрипучий голос, и на пол с тихим стуком отправлялось содержимое Белеговых карманов.

Он дернулся в своих путах, Мим — в свете фонарика мелькнуло испуганное лицо с всклокоченной бородой, с застрявшими в ней крошками сора, с выпученными глазами в красных прожилках; из щербатого рта пахнуло киселью похлебки и извечного самосада — Мим тоже дернулся, пошарил где-то, и на свету блеснуло лезвие.

Раздался выстрел.

Нож — или что это там было — зазвенел на полу, и Мим с испуганным возгласом метнулся прочь — так спасается от брошенного ботинка одинокая крыса.

Откуда-то донеслись шорох, тяжелое ворочание и перемежающееся стонами прерывистое дыхание.

— К-хто там… живой?.. — позвал слабый голос Андрога.

— Я…

— В… в-встать можешь?

— Нет.

— По… годи…

Очень медленно Андрог подполз из темноты, с трудом переваливаясь через темные тряпичные кучи, и кое-как перерезал — перепилил — пару ячеек сетки, а потом без сил опустил голову Белегу на плечо и, тяжело дыша, выдавил:

— …уволок-хли …нашего…

— Жив?

— Да… С-скрутили. Этот еще — просил… Сука ка-кая… же. Говорил: сразу… кончать…

Больше не сказал ничего.

Белег пролежал так еще целую вечность, с трудом растягивая шнуры сетки и часто переводя дыхание. Во рту солонило, голова отзывалась болью на всякое движение, а левая рука не двигалась вовсе; когда он все же освободился и сел, спихнув в сторону застывшего Андрога, в свете фонарика заблестели остекленевшие глаза.

Раньше ему удивительно везло: за все годы — у Озера, в Походе, в Белерианде и в самом Дориате — он ни разу не был серьезно ранен. Вывихи, ушибы, порезы, мелкие переломы — все как у всех; но ничего из того, что надолго вывело бы из строя. Даже тогда, после Нирнаэт, военврач только осмотрел его и, пусть не слишком охотно, сразу отпустил. Кто-то говорил, это большая удача; кто-то повторял суеверие — удача такая однажды уравновесится сторицей.

Руку насквозь прошило ниже локтя, и обе кости пугающе легко двигались внутри сами по себе. Дело было скверно, а с другой стороны — могло быть и хуже, но никаких других ран не обнаружилось, зато рядом на полу в аккуратной кучке лежал и «Карсид» (весь расстрелянный), и небольшой черный пистолет (тоже пустой), и снятый с руки хронометр, и заботливо вытащенное содержимое карманов: складной нож, зажигалка, немного денег, документы на имя Лорваса Валендиля Алдамиона (нандо из Нимбретиля; вполне реальная фигура), а главное — серебристая металлическая коробочка без надписей, но с выдавленным на внутренней стороне крышки цветком. В коробочке уцелели все пять ампул.

Минут через десять, когда в голове прояснилось, сил как будто прибавилось, а мешающая думать боль почти полностью ушла, Белег поднялся и осмотрелся. Первым делом соорудил повязку, а поверх нее шину, а поверх шины приладил чью-то портупею, накрепко притянув руку поперек груди. Вокруг, внутри перехода их подземного убежища, он насчитал по меньшей мере три дюжины людских трупов — кто-то погиб в перестрелке, кого-то добили уже после. Лестница на вершину Амон-Руд тоже была завалена, а все остальные обнаружились наверху. Выживших не было.

Отсюда, с вершины, в сумерках хорошо были видны кострища отмирающих пожаров — в долине вокруг горы было полтора десятка партизанских баз, постов и схронов. Столько же огоньков Белег и насчитал. Поэтому долго размышлять не стал: вернулся в убежище, наполнил там припасами чей-то ранец и пару патронташей, забрал из тайника оставшиеся коробочки с медикаментами и спустился вниз, уповая, что приспособленную под склад и гараж нижнюю пещеру Мим выдавать не стал.

Гарью и бензином запахло почти сразу, поэтому, оказавшись на пороге, Белег уже был готов: гараж выгорел подчистую. Там еще что-то тлело и изо всех сил воняло, поэтому остовы автомобилей (трофеи, плоды откровенного мародерства ранних дней существования банды и кое-какие приобретения, включая подаренный от щедрот новый нарготрондский бронемобиль — пробное изделие, непрошибаемое, но очень уж тихоходное, более смертоносное внешним своим видом, нежели встроенным в крышу пулеметом; пулемет на платформе все время клинило, и в конце концов его решили снять и приспособить под турель) — остовы эти он рассматривать не стал и вышел наружу. По иронии уцелел мотоцикл. На нем обычно отправляли связного на базы и на окрестные хутора, поэтому он вечно валялся в кустах, закиданный лапником. Наверное, одной рукой его еще можно было поднять и завести, но нестись по разбитой дороге, надеясь догнать далеко оторвавшийся отряд, удалось бы до первой ямы.

Накатывающее отчаяние требовало какого-то выхода: Белег без толку метался по площадке перед замаскированным ходом внутрь горы — не иначе, действовало содержимое ампулы — и уже почти поддался искушению всадить в неповинный мотоцикл всю обойму. Но тут из зарослей, пошуршав там, пофыркав, потопав, будто сообразив, что не стоит появляться слишком внезапно, вышла лошадь. Простая, живая и очень грустная бурая лошадка с прозаичной белой отметиной во лбу, с одним ухом и с сильно опаленной куцей гривой. До того как во всеобщую жизнь вошли ныне не особо любимые Белегом автомобили и прочая колесная техника, он не слишком жаловал лошадей — вернее, не слишком понимал сам принцип доверять свою жизнь животному красивому, но пугливому и глупому. Но сейчас шагнул к лошади и, обхватив ее за шею, поцеловал прямо в грустную исцарапанную морду. Глупой она не выглядела.

Через два с половиной дня и еще через три ампулы они были у переправы Тейглина. Ангбандский рейд опережал сильно, но как будто не торопился — часто останавливался пограбить, попьянствовать и тащил с собой прибавляющуюся добычу, а потому расстояние между ним и Белегом понемногу сокращалось. От переправы след вел напрямую через пустынный ныне Старый Южный тракт: очевидно, отряд был хорошо подготовлен и не боялся идти так близко к Бретильским укреплениям и рисковать нарваться на встречную разведку боем.