— Лучше, — ответил Белег, — подождать Тиглдана.

— Так он один всего!

— Один или трое — разница непринципиальная. У него хватает связей, он может что-то выяснить. А открыто поработает Конмал.

— Предлагаешь довериться их богатому опыту?

— Иногда целесообразно именно это.

— Пф-ф… Я-то представлял наше расследование немного иначе…

— С засадами, погонями и стрельбой?

— Ну-у! Белег! Не до такой же степени!.. Хотя, может, и до такой… Хочется самому все сделать.

— Самому, Турин, везде не успеть. Важно уметь понять, где придется довериться, а где справишься только ты сам.

— О как… Поди пойми еще… Это тоже из учебника?

— Тоже. Из опыта.

Было совсем темно, только луна и звезды проглядывали в прорехах медленно ползущих облаков и кидали отсветы по лужам. Место здесь, ближе к Бурому каналу, было уже глухое, бедовое: окна в домах отсутствовали напрочь или были крепко заколочены, и только изредка в щели пробивался свет от лучины или свечного огарка. То и дело из потайных углов и нор доносились крадущиеся шаги, шепотки и ясно ощущались неприязненные сторонние взгляды.

Один раз их окликнули из подзаборной тени.

— Эй, дядя! — вернее, окликнули Турина — тот особенно не любил Новое Заречье и сейчас, разогнавшись, шел впереди, не выбирая дороги — шумно и прямо через зловонные лужи. — Курить есть?

— Ночью не прикуривают, — из темноты ответил Белег, и спрашивавшие с приглушенной бранью ломанулись через тот же забор.

Потом, уже ближе к мосту, из какой-то щели вдруг выскочила девица — растрепанная, размалеванная, порванное платье ползет с покатых плеч. Следом с грохотом, запнувшись за что-то, вывалился дюжий парняга: нагнал, с глухим «Убью, тварь!» свалил и стал охаживать.

Рванувшего вперед Турина Белег успел поймать за куртку, а другую руку сунул за пазуху: сухо и отчетливо щелкнуло. И девица, и парень замерли на месте причудливой фигурой.

— Ой! мил человек!.. ой! — гнусаво пропищал еще кто-то из той же щели, и в проулок выглянула старуха — чумазая, перепуганная, с мутной маленькой лампадкой в руках. Выглянула, убедилась, что стрелять не стреляют, бить не бьют, и приблизилась — схватила девицу за руку, потащила за собой. Парень молча, не отводя взгляд, попятился следом.

Снова сделалось тихо. Белег и Турин добрались почти до конца улочки, и тут Турин все же остановился — развернулся и пошел обратно. Откуда-то донесся удивленный возглас: «Ты чо! слышь! ты чо!», потом звук удара, короткий женский визг. Что-то упало: сначала кулем — глухое, тяжелое; потом деревянное, затрещав, сломавшись; потом металлическое — с дребезгом.

Турин вернулся, вытирая руки о штаны, взглянул сумрачно, но ничего не сказал.

***20 часов 45 минут

На стук открыла седая женщина лет пятидесяти. Неброское платье, чистый и аккуратный, но посеревший уже передник и головная повязка выдавали в ней то ли уборщицу, то ли кухарку, то ли все вместе. Она вопросительно смотрела на Белега, но потом подслеповато прищурилась, узнала и посторонилась — без слов пустила внутрь.

Заведение называлось «Хромая собака» и находилось в Верхнем городе. Они с Турином вышли из Нового Заречья прямо к посту возле моста, там показали документы и попросили оказии: не идет ли в сторону дворца какая машина. Машина тут же нашлась, и не пришлось возвращаться из-за реки на своих двоих, петляя темными закоулками Большого Порта и Клубка.

Здесь, в Верхнем городе, тоже было и тихо, и темно, но не так, иначе — окна светились приглушенным электрическим светом, в подворотнях никто не таился и не шуршал, не пахло кислятиной, грязью и нищетой. В самых старых городских кварталах на вершинах менегротских холмов всегда было чисто и уютно, а жители в основном делились на две категории — зажиточные горожане (разбогатевшие дельцы, владельцы успешных предприятий, занимающие высокие посты члены государственных структур, высшие офицеры) и те, кто жил здесь с самых ранних пор, сумев сохранить недвижимость после большой городской перестройки.

Бриан Брайан не относилась ни к первым, ни ко вторым.

Внутри было пусто. Зал ощетинился ножками на столы поднятых стульев, сцена у дальней стены утопала в полумраке, и лиловый занавес был плотно задернут. Свет горел только у стойки — там рядком стояли бокалы и лежало скомканное полотенце. Женщина, тяжело ступая и положив натруженную ладонь на поясницу, вернулась за стойку и заглянула в приоткрытую дверь — там находилась кухня.

— Слышь! Диад! слышь! — выговор был эстоладский, хотя по виду женщина была скорее из Дортониона.

Турин подошел к ближайшему столу, стал опускать стулья, попутно озираясь по сторонам. Несмотря на полумрак, можно было разглядеть стены зала, а вернее то, чем они почти полностью были скрыты: здесь висели рисованные афиши и фотографические плакаты; гирлянды цветных лампочек, гирлянды из перьев, гирлянды сухих и бумажных цветов; шляпы, фуражки, туфли — танцевальные, уличные, вовсе декоративные; лоскуты тафты и раскрашенного шелка, оленьи рога, большая (райвов трех) высушенная щука с вязанкой румяных кренделей в пасти; плетеные венки, ленты, флаги и истыканная булавками огромная карта Эндорэ.