— Так ты, Алеша… богатырь, стало быть? — у меня спрашивает. А ведь подловила меня. Поняла или нет? Я не человек просто, я нечисть лесная, сам Леший. Богатырем мне быть не пристало, силы мои из другого берут исток.

— Мне лес помогает, — отвечаю пока уклончиво. То ли умная она, что молчит, то ли совсем дура. Иная бы уже догадалась. Вернусь и расскажу.

— Осторожен будь, — она привстала на носочки и поцеловала меня на прощанье. — И возвращайся быстрее!

Я уже развернулся уходить, как она схватила меня за руку.

— Алёша, а ежели всё-таки Леший первым вернётся, что мне ему сказать?

Посмотрел в её лицо взволнованное. Не удержался от ответа честного, хотя понимал, что не поймет она, а я её только напугаю.

— Не переживай так. Он уже всё знает.

Как я и думал, повставали вурдалаки. Пришлось с ними рубиться, а возиться потом с костьми их вдвое дольше. Много где ещё снег лежит шапками, не в сугробы же мне вурдалаков прикапывать? Умаялся, пока сложил их как положено, добрался до источника, набрал воды. Думал сам выпить, но негоже живой водицы пробовать вперёд мёртвой. А мне надобно сначала в мёртвом источнике окунуться, чтобы раны на теле зажили. Напал на меня таки помимо упырей обычных ещё один лешак. Но хоть не тот самый, с которым брагу на Купалу пили. Другой какой-то. Больно злой да обидчивый. Порезал мне бочину, но и сам лёг. С концами в землю. То есть, в сугробец пока, а там видно будет. Не принимает их земля.

Возвращаюсь к себе. Всё чин по чину, до дома не дошёл, в человека обратно перекинулся. Оно бы и заявиться сразу так — да больно я страшен. Весь оборван, морда в крови, рог один мне сшибли, нету. Изнежился за пару дней сытых и сладких, обвыкся в теле человечьем, со звериным быстро не совладал, дал порезать себя.

Шёл я обратно, на себя сердясь, а всё же пока что всё закончилось для меня благополучно.

Дошёл до хором своих лесных, а там на полянке перед домом, на бревнышке, Гостята сидит, на солнышке греется, а в ногах её кот Баюн. И мурчит так, шерстяная кабаняка, что по всему лесу шум стоит, деревья качаются. Сморит девицу, упадёт же в сон. А чего это его так расплющило? Морда довольная, во все стороны усы. Вон оно что! Гостята его за ушами чешет и по спинке гладит.

— Нечисть ты блохастая, — я из лесу вышел, — найди себе свою девицу, к моей не лезь. Запустил в него сучком, под руку подвернувшимся. Баюнка только “Мяу” своё недовольное промурчал, а с места не сдвинулся.

— Алёшенька, ты почто котика обижаешь? — надулась Гостята. — Хороший такой котик!

И что, не смутило её ни разу, что котик этот размером с телёнка?

— Молочка бы котику налить, — Гостята всё его по морде гладит.

— Вон лужа весенней водицы натаяла, пусть пьет, — махнул рукой я. — Ты как тут?

— Хорошо, — она потянулась. — Приготовила обед к твоему возвращению, подушки вон, вынесла сушиться. Встретила котика. Вот сижу, песни его слушаю.

— Он тебе частушки пел? — напрягся я. Котику то уши пора пооткручивать.

— А он умеет? — удивилась Гостята.

Не стал выдавать свой талант сразу нечисть блохастая. Ну да и шут с ним. Что мне там про обед-то сказали? Готов мне обед?

— Алёшенька, а что с тобой?

Рассмотрела меня внимательно.

Хуже нет напасти заботящейся бабы.

Особенно если она знахарка.

Побежала Гостята варить мне какую-то мазь и отвары лечебные. Велела раздеться, промыла раны. Заставила сидеть и не двигаться. Я сидел и терпел. Толку от её заботы никакого — мне бы в мёртвый источник прыгнуть один раз и всё само затянется. Но Гостяте невдомёк, что лечить меня не обязательно.

— Гостятушка, я тебе про мёртвую воду зачем рассказывал? — наконец, я не выдержал, когда она какой-то дрянью щиплющей начала мне раны обкладывать.

— Не хочу злоупотреблять, Алёшенька, — девушка головой только встряхнула и своё дело продолжила. — Всё ж таки лечение ваше лесное мне непонятное. А если вода эта мёртвая постепенно убьёт всё человеческое?

— Да она просто мясо сращивает, — попробовал настоять на своём. А сам смотрю, что небо потемнело вдруг и ветер усилился. Шум какой-то, гул по лесу идёт. Будто кость гремит и железный доспех.

— Гостятушка, давай ты потом меня долечишь? — ссадил её с колена своего. Подтолкнул к крыльцу. — Иди-ка в дом.

— А что такое, Алёшенька? Погода, кажется, портится? Серчает Стрибог?

— Ни при чём он, — говорю ей, шкуры свои натягивая.

— Ой, а это, кажется, мой стежок? — она руку к рубахе прикладывает. — Думала, Лешего чинила одёжу, а это твоя, стало быть?

— В дом иди, — опять её толкнул. И успел едва. С неба громыхнуло. И свалилась сверху нечисть костлявая.

Первый удар отбил топором. Сверху пришлось. Закрыл голову. И второй отбил, но не совсем успел. Рог мне сшибло последний, что целый был. Третьим ударом в землю вошёл. Ну хоть не достал меня Костейшество. Надо бы отвечать, а то порубит ведь.

Так мы и дрались, пока я не понял, что уже в звериный вид перекинулся.

— Что забыла гнилая груда костей в лесу моём? — у Костейшества спрашиваю.