— А вы? — обернулся с водительского места шеф. — Как же?..

Ему ответил взгляд загнанного в угол кролика.

— Хорошо, хорошо, мы сами, — покладисто согласился Алекс. — Ключи от квартиры давайте.

Банкир полез в карман штанов, позвенел чем-то и без звука протянул ключи: современный брелок с электросигнализацией и кнопкой срочного вызова полиции.

— Кадет, прихвати из багажника саквояж, — распорядился шеф и спрыгнул на асфальтированную парковку.

— Мы от Автандила Ашотовича, — сказал шеф, подходя к раскормленному, как породистый бульдог, швейцару.

Тот подобострастно распахнул дверь.

— Ждём-с, предупреждены-с… — забежав вперёд, он открыл вторую дверь, в вестибюль. — Извольте пройти в лифт.

— Да тут всего-то три этажа, мы лучше пешком, — отмахнулся Алекс.

— Не положено-с, — преданно глядя в глаза, рявкнул швейцар. — На каждом этаже своя охрана. Слишком много объяснений. К тому же, Автандил Ашотович хотели приватно.

— Ладно, давайте свой лифт.

Нас проводили в допотопную конструкцию с решетками и ковром на полу. Но двинулся лифт плавно, я даже не заметил — только цифры на электронном табло. Один… Два… Три — всё. Приехали. Так сейчас часто делают: сохраняя старинный вид домов, меняют всю начинку: канализацию, проводку, лифты… Окна ставят пластиковые, но 'под дерево. Даже облупленную краску имитируют — я сам видел.

— Одну минутку, милейший, — Алекс придержал швейцара, спешившего распахнуть перед нами двери лифта. — Скажите: давно вы тут служите?

— О прошлом годе устроился, — кивнул швейцар. — Как из бокса ушел — так и сюда. А чего? Работа не пыльная…

— Да, конечно, — перебил шеф. — А как вам новые жильцы? — он глазами указал на дверь квартиры — цельнолитую стальную плиту, как в банковском хранилище.

— Жильцы как жильцы, — пожал плечам швейцар. Но на шефа он больше не смотрел. В пол смотрел, на тщательно подметённый, без единой соринки, ковёр. — Ничего худого сказать не могу…

— А хозяйка? — не отставал шеф.

— Ангелина Павловна? — швейцара, здоровенного мужика, бывшего боксёра, передёрнуло с ног до головы. — Да… Грех жаловаться. Автандил Ашотович — человек щедрый.

По старой боксёрской привычке, стоял он, потирая костяшки пальцев. Правой рукой — на левой. А глаза бегают.

— Ладно, не смею больше задерживать, — мы вышли из лифта и швейцар поспешно — слишком поспешно — захлопнул резную кованую калиточку и нажал кнопку.

— А вдруг это… Ну, просто беременность такая, — сказал я тихо, когда мы остались одни. Дверь Алекс отпирать не спешил, осматривал лестничную площадку.

Здесь тоже лежал ковёр, стояла кадка с пальмой — самой настоящей. А пахло каким-то дорогим парфюмом.

Я в таких подъездах никогда не бывал. Для меня старая Питерская многоэтажка — это вечная сырость и запах кошек.

— Вот и посмотрим, — шеф тоже говорил тихо, почти шепотом.

Он беззвучно, как заправский медвежатник, отомкнул три замка и толкнул створку так, чтобы она плавно ткнулась в стену.

— Что-нибудь чувствуешь? — спросил шеф одними губами.

— Нет. Только запах. Будто горело что-то.

— Быстрее, — и шеф длинными прыжками понёсся по коридору, в конце которого уютно светились двустворчатые витражные двери. Запах шел оттуда.

Уже не прячась, ударом шеф распахнул двери и… Я замер рядом.

На стуле, неестественно выпрямив спину, сидел еще один испуганный мужчина — третий за сегодняшнюю ночь. В чёрном, слегка лоснящемся костюме, в когда-то белой, а теперь залитой малиновым сиропом рубашке… Лицо его тоже было покрыто красным. По толстым щекам, теряясь в бороде, стекали рубиновые капли. Почему-то я испугался, что горелым пахнет от него, но взглядом уже обнаружил тостер, в котором исходили дымом два почерневших кусочка хлеба…

Теперь о главном. Позади мужика была женщина. Я её сразу узнал. Это лицо преследовало меня повсюду: на улицах, дома, иногда — даже во сне. Оно смотрело с билбордов, с экрана смартфона и даже рекламировало обезжиренный йогурт.

Ангелина Молочкова, прима-балерина Мариинки. Насколько я знаю, исполняла партию Кармен с приглашенной звездой Патриком Бродским.

Она была в точности такая, как на экранах: огромные магнетические глаза, белокурые, взбитые в высокую причёску кудри, летящий эфемерный стан… Сейчас он был облачён в прозрачный пеньюар, под которым угадывалось кружево ночной рубашки и компактный, остро выступающий вперёд, живот.

Чарующую картину нарушал всего один предмет. Незаметный с первого взгляда, он притягивал к себе и уже не отпускал.

В руке с белой кожей и идеальными розовыми ноготками, обрамлённой дорогим кружевом, Молочкова сжимала окровавленный нож.

Несколько пятен крови запятнали и её пеньюар, а уж рукава были выпачканы почти до локтей. В данный миг она прижимала нож к щеке мужчины. И вела остриём медленно, тщательно, словно собиралась снять всё лицо целиком. Мужик жмурился, из глаз его катились слёзы — они оставляли промытые дорожки в сплошной корке на коже.