Шрифт:
— Это и вправду одержимость? — спросил я, усаживаясь на свободный табурет. Ангелина, казалось, затихла. Дыхание у неё из груди вырывалось короткими быстрыми толчками. — Или она просто сошла с ума?
— Не в себе барышня, — запыханно согласился шеф. — Как в кино: женщину вынули, автомат поставили. А вот кто это сделал и зачем — будем разбираться. Сколько времени?
— Час пополуночи.
— Маловато. Но ничего не поделаешь: до первых петухов непременно надо успеть.
Глава 7
— Хорош ты с узлами, кадет, — сказал шеф, осмотрев полотенца на стройных лодыжках женщины. — Молодец… Где научился? Ах да. Ты же на войне был.
— Я переводчик.
— Поэтому четыре года проторчал в Сирии?
— Я думал, у нас мало времени, — говорить о том, чем я занимался в Сирии, не хотелось.
— Просто хотел сказать, что не ошибся в тебе, кадет, — пожал плечами Алекс и поднялся с табурета. — Мне было важно, чтобы ты действовал осознанно. Не за крышу над головой и недурной харч, а по зову души.
— Не догадывался, что душа у меня лежит к охоте на призраков.
— Призраков? — подобрался шеф. — Не полтергейстов, не духов, а именно призраков?
— А какая разница?
Я наклонился, чтобы проверить путы на запястьях балерины. Не хотелось, чтобы на такой красивой коже остались синяки.
— Антигона говорила, что ты — латентный медиум, — сказал Алекс, хлопая дверцами шкафчиков.
— Говорила, — я никак не мог понять, чего он там ищет. — Но причём здесь это?
— Притом, что ты легко улавливаешь вибрации тонкого мира. Что, в свою очередь, подтверждает мои догадки и делает тебя очень удобным помощником.
— Удобным? — во мне опять поднималась ярость.
— Как канарейка в шахте. Если ты понимаешь, о чём я…
Ярость испарилась так же быстро, как и возникла: на Алекса злиться невозможно. Он действительно говорил то, что думал. И плевать ему было с высокой колокольни, обижают меня его слова, или нет.
— Так причём здесь призраки? — спросил я устало. Опять ночь. И опять я не сплю… Похоже, придётся привыкать.
— Притом, что особа эта, — он похлопал Ангелину по стройному бедру — одержима именно призраком. И я даже знаю, кого, — он тяжело вздохнул и полез за сигаретами. — М-да. Не повезло.
— Дым вреден для беременной, — сказал я, когда шеф собрался щелкнуть зажигалкой.
— К сожалению, кадет, дым — это самое меньшее, что должно её сейчас волновать… Набери мужа. Номер вот тут, на визитке, — он кинул мне плоский белый прямоугольник. — Скажи, пусть лезет в Хаммер и тащит сюда все бутылки с водой, который сможет найти. Все, сколько есть.
— Зачем?
Я оглядел кухню. Большой серебряный кран с раструбом нависал над мойкой — набирай, не хочу.
— Затем, что зеркало в два часа ночи найти будет проблематично, — отрезал шеф и я повиновался.
Разумеется, сам Банкир бутылки не потащил: отправил швейцара с водителем.
Внеся в прихожую восемь канистр, они поспешно ретировались, а я, подхватив по две в каждую руку, понёс воду дальше: в хозяйскую ванную.
Еще раньше мы устроили там Ангелину Павловну — прямо на дне чёрной ониксовой чаши, не снимая пут с рук и лодыжек, но освободив рот.
Как только мы это сделали, из уст балерины, светоча культуры и искусства, полилась такая площадная брань, что Алекс, подняв брови, уважительно присвистнул. А я даже смутился: у нас даже сержанты таких слов не знали…
— Успокойтесь, госпожа Селёдкина, поздно пить боржоми, — сказал шеф и стал медленно лить на голову балерины воду из бутылки.
Лить он старался, попадая на лицо — женщина фыркала, отворачивалась и извивалась, как гусеница.
— Подержи ей голову, — скомандовал шеф. Я подчинился.
— В Америке это называется допросом третьей степени, — сказал я. Ангелина, повернув голову, попыталась схватить меня зубами за палец.
— Да, с зеркалом было бы удобнее, — не смутившись, заявил шеф. — Но за неимением горничной…
— Что мы делаем?
Ангелина выла, плевалась и продолжала материться. Алекс невозмутимо лил воду. В ход пошла четвёртая бутыль…
— Изгоняем духа, разумеется, — ответил шеф, отбрасывая пустую бутылку. — Это святая вода, — кивнул он на лужу, собравшуюся на дне ванны.
Пеньюар и шелковая ночная рубашка намокли, и тело балерины перламутрово просвечивало сквозь ткань.
Хорошо, что Банкир идти с нами отказался, — подумал я невпопад. — Никому не понравится, если над его женой будут вытворять… Такое.