Он продолжает насвистывать громче, подзывая собаку. Его начинает занимать это живое, тоже заброшенное существо, появившееся бог весть откуда, не то из яви, не то из больного воображения.

Вот собака остановилась, как бы прислушиваясь к свисту. Она осторожно, будто невзначай, как это умеют делать только бродячие, голодные собаки, обследуя носом участки пола, и не теряя из виду привлекающий ее предмет, оказывается около стула больного. И вот уже подвывает самозабвенно, с полной отдачей из благодарности, что ее приметили. Возникает невидимый контакт. Контакт двух одиночеств…

Сумасшедший сползает со стула. Изловчившись, двигается на коленях к тумбе. Берет зубами кружку и наливает из нее молоко в тарелку.

В зале напряженная тишина. Все следят за Элиными движениями, которыми она творит чудеса, выполняя какие-то невероятные вещи!

Опять же зубами она ставит тарелку с молоком перед собакой на пол.

Вдруг на сцене перед больным вырастает громадная фигура санитарки. Лицо ее занесено вверх так, что его не видно. Виден только белый акулий подбородок. Большое торпедное тело с грудями дыбом и обширным задом. Санитарка немедленно вышвыривает собаку вон и, водворив больного на стул, всаживает ему укол. Тряхнув акульим подбородком, удаляется. За кулисами вой собаки. Лицо сумасшедшего искажено… На нем невыносимая боль, тоска и горечь…

Сбоку из-за кулис к нему ползет побитая собака…

Павел Романович долго молчит. Наконец как будто приходит в себя: — Эля, откуда у тебя этот сюжет?

— Сама придумала…

И настороженность в карих, горячих глазах.

— Хорошо, молодец.

Учитель кивает головой. Сколько у этой девочки фантазии! Она, безусловно, очень талантлива, и какая способность к воображению!

— Эля, второй этюд потом покажешь. Я устал. Так, немного…

Эля ни о чем не будет спрашивать. Она знает — Павел Романович нездоров. В ее взгляде участие. А глаза излучают непобедимый свет радости от этой данной без выбора жизни. И сразу становится немного легче, и учитель улыбается ей.

Она, как игривый, шаловливый луч. С ней забывается все тревожное. Откуда же, вдруг, в ее глазах порой такой обрыв, такая бездна?

— Эльмирк, ты слышала? Отчисляют их все-таки. — Будем бороться? Как же так?

Эля наспех приводит себя в порядок после выступления. Не успев до конца снять весь грим с лица, она несется с группой сокурсников к деканату.

— Вы так убедительны, у вас просто талант! Но, поймите, Эльмира, вы зря это затеяли, — пробует убедить ее кто-то из преподавателей, — их отчисляют за непосещение занятий. Что же вы стараетесь биться за тех, кто не хочет учиться?

— Они будут теперь посещать. Бывает… Оступается только идущий. Надо им дать возможность отыграться.

— Как в преферансе, что ли?

— А что, и в карточных играх бывает мудрость. Какие мы все аморфные! Растения, а не люди! — Эля раздула ноздри и решительно взялась за ручку двери ректорского кабинета.

И отстояли. Тех студентов оставила в институте.

— …Я отогнула край занавеса и заглянула в зрительный зал. Ряды пустых кресел. И никого… И вдруг в ушах, как шум легкого прибоя, движение в зале. Это мои будущие зрители. Я уже чувствую их, доброжелательных и скептиков, восторженных и циников… Они здесь и ждут моего выхода.

Вот показалась моя рука-крыло, а вот и нога в вязаном розовом чулке. Видите? Рука умеет летать. Теперь я вся на виду. У меня тело карандашиком и длинные ноги. Сейчас вы умрете от смеха, когда я пройдусь по сцене колесом. Мои руки наполнят зал чудесами. Гибкие, движущиеся пальцы моих рук расскажут вам историю одной жизни.

А из глаз моих вы получите веру в то, что все это было на самом деле.

Со мной моя маленькая кукла. Я сделала ее сама. Я люблю ее. Она радуется со мной и вместе мы с ней украдкой плачем. Но этого никто не должен видеть, даже звезды… О, они очень любопытны! И когда наступают потемки, эти звезды следят за нами. Потом длинными ночами будут, подмигивая и усмехаясь, рассказывать другим о том, что видели.

Моя кукла Пьеро… Она моя душа.

«Тень и свет… День и ночь… Почему они всегда рядом? Бок о бок?» Свет от настольной лампы чертит тени на стенах. «Здорово мы их с Танькой разрисовали! Мама все рвется заклеить их дурацкими обоями. Жалко — уйдет частичка нашей прошлой жизни. Куда уйдет? В никуда.»

Эльмира раскрывает толстую общую тетрадь и начинает писать:

«…Скоморохи на Руси были оседлыми и странствующими. После указа Алексея Михайловича (1648 год.) началось гонение на скоморохов. Я хочу сделать «Петрушку». Почему?»

Она перестает писать, встает и прохаживается по комнате. «Да, действительно, чего это я хочу делать сценку именно с ним, с Петрушкой?» Почему-то вспоминается однокашник Генка. «При чем тут этот парень? Связь с моим балаганным Петрушкой? В чем она? И какая? Тень и свет… В чем и где она, эта граница?»

Эля тряхнула головой и лукавые, растрепанные тени взъерошили потолок.

«Это будет своеобразная реабилитация моего героя. Петрушка не просто балаганный персонаж, который только и знает, что дубасить всех направо и налево, и еще находит время позубоскалить.