– А вот и не слаб!
– ответил Кузьма Егорович, скатился тоже и попал прямо в объятия некоего старичка.

– Между прочим, - выговаривающим тоном произнес старичок, - в ЖЭКе вчера было партсобрание. Нехорошо!

Где-то там, на проспекте, у въезда во двор, собралась кучка людей и тоже за Кузьмою Егоровичем наблюдала. Мимо прошел слесарь-водопроводчик, пьяный, в экипировке, с чемоданчиком, и, несмотря на пятидневную слесареву щетину, пристальный взгляд обнаружил бы в водопроводчике Равиля.

У входа в подъезд Кузьма Егорович нос к носу столкнулся с участковым: пожилым ментом в капитанских погонах. Мент не ответил на кивок, отвел глаза, и Кузьме Егоровичу стало тревожно. Не обращая внимания на возраст, он буквально полетел по лестнице на пятый этаж. Правда, на площадке четвертого пришлось поневоле приостановиться, борясь с задышкою, - но очень ненадолго.

Жюли плакала и укладывала вещи.

– Я не преступница, - сказала, завидя Кузьму Егоровича.
– Я свободная женщина и не хочу быть ни к кому приписана!

– Прописана, - поправил Кузьма Егорович.

Жюли всхлипнула и стала надевать шубку.

– А ну прекратить!
– прикрикнул Кузьма Егорович несколько по-командирски, из былой своей жизни.

– Что?
– возмущенно отреагировала Жюли на тон.

– Я постараюсь уладить!
– примирительно ответил Кузьма Егорович.

– Не надо мне ничего улаживать! Я не виновата ни в чем, чтобы улаживать!..
– и, подхватив чемоданы, отпихнула Кузьму Егоровича, побежала вниз.

– Дура!
– заорал тот вдогонку.
– Истеричка!
– и, схватившись за сердце, осел по стене.

Жюли стояла на паперти вечернего "Интуриста". За отчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике - разве что прежнего швейцара заменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до пояса и, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз на Жюли.

Лицо ее вдруг озарилось: она заметила в толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.

– Ты почему здесь?!
– спросил он более чем недовольно.
– Кого поджидаешь?!
– и стыдливо спрятал за спину букетик цветов.

– Но вас же, Кузьма!
– скромно потупилась Жюли.

– Неправда!
– уличил Кузьма Егорович.
– Ты не могла знать, что я появлюсь здесь!

Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.

– Как же вы могли не появиться здесь, если на этом самом месте вы впервые! признались мне в любви?..

– Слушай, дарагая! Таварищ майор!
– прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомца в наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, пока дверца с решеткою не захлопнется: - Миня, канэшно, расстреляют, но на пращанье я должен сказат: как женшина ти мне очен панравилас!

Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.

– А, Кузьма, - сказал Седовласый.
– Как поживаешь? Проблемы?

– Я бы уехал во Францию, а?
– робко спросил Кузьма Егорович.
– Зачем я вам тут? Только людей от дела отрываете!

Седовласый пристально глянул на Кузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.

– Тоже - Троцкий выискался, - буркнул на ходу.
– Мы здесь в говне купайся, а он!
– и пустил струю.

Кузьма Егорович стоял без вызова, старался только, чтобы вода брызгала на него поменьше.

– Вот ответь мне, - произнес Седовласый, отфыркавшись.
– Вот сам бы ты себя, будь на посту, - выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?

Кузьма Егорович справедливо понурился.

– То-то же, - резюмировал Седовласый.

– Венчается раба Божия Юлия рабу Божьему Кузьме, - пел батюшка в небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.

Молодые стояли перед аналоем. Никита держал венец над отцом, Вероника - над матерью. Равиль в одеянии дьякона кадил ладаном.

– Согласен ли ты, - вопросил священник Кузьму Егоровича, - поять в жены рабу Божию Юлию?

– Согласен, - ответил Кузьма Егорович, краснея.

– Согласна ли ты поять в мужья раба Божьего Кузьму?

– Mais oui, - ответила Жюли игриво, с чисто французскою грацией. Certainement!

Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью была вывеска США, над другой - ИЗРАИЛЬ, над третьей - ФРАНЦИЯ, над четвертой - ПРОЧИЕ СТРАНЫ.

Кузьма Егорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен: