Шрифт:
В кабинете Кузьма Егорович замедлил шаг.
– А если это уже не тебя, папа?
– шепотом спросил Никита.
– Меня!
– ответил Кузьма Егорович, и по тону его было совершенно понятно, что он точно знает: его.
– Меня!!
Все замерли перед телефоном, который звонил - не уставал. Кузьма Егорович протянул руку, но, как в последний момент оказалось, вовсе не чтобы ответить, а чтобы отмерить ее от локтя ребром другой ладони.
– Только я - не возьму!
– и засмеялся.
Присутствующие переглянулись и заулыбались тоже, а Кузьма Егорович уже хохотал:
– Не возьму! Пускай сами теперь выкручиваются!
И все хохотали до слез, точно Кузьма Егорович и впрямь сказал что-то уморительное, и сквозь спазмы проговаривали только кусочки, отрывочки его фразы:
– Пускай!
– Сами!
– Выкру!
– Выкру!
– Выкручиваются!
Мебельный грузовик-фургон, натужно пыхтя и на каждой кочке переваливаясь чуть не до переворота, пилил по Москве.
На переднем сиденьи, рядом с водителем, ужались Никита и Вероника, а на колени умудрились примостить еще и Машеньку. Внутри же, в самм фургоне, полутемном, ибо свет проникал только в щелочку неплотно сомкнутых задних ворот-дверей, расположились в разных углах, на тюках с одеждою, Кузьма Егорович и Жюли.
Кроме десятка знакомых нам ленинов, вещей, в общем-то, было чуть, и особо среди них выделялись чемоданы и картонки, с которыми три месяца тому ступила Жюли на московскую землю.
– В общем, так!
– сказал Кузьма Егорович, не без труда обретая равновесие после очередного ухаба.
– Заезжаем на Кутузовский за никитиным барахлом. Потом - в Черемушки. А уж потом отвезем ваши вещи в Шереметьево. Лады?
Жюли, пошатываясь, как юнга в шторм, перебралась к Кузьме Егоровичу поближе.
– Я еще плохо понимаю по-русски, - сказала.
– Но, кажется, Кузьма, вы меня снова гоните? Надоела?
– Я подозреваю, - объяснил тот, - что твои лягушатники сегодня же перестанут тебе платить.
– Nye v dyengach chchastye, - нежно проворковала Жюли и прикоснулась к Кузьме Егоровичу.
– Ты не знаешь, что такое хрущоба в Черемушках!
– S milym i v chalache ray, - парировала Жюли и приластилась.
– Так это с милым, - буркнул закомплексованный Кузьма Егорович и красноречиво покосился долу.
– Постой-ка!
– вдруг встрепенулся.
– Ого! прислушался к низу живота с восторженным изумлением.
– Ого! О-го-го! и, не в силах сдержать темперамент, бросился на Жюли.
И московские ухабы нежно повалили парочку прямо между ленинами, между тюками с одеждою, между чемоданами и картонками Жюли, а грузовик все переваливался и переваливался по очередной столичной улице!
Кузьма Егорович, Жюли и Машенька, напевающая французскую песенку, сидели в обшарпанной, с низким потолком комнате и играли в подкидного.
– Фу, Маша!
– сказала Жюли и покосилась на приоткрытую дверь, за которою видны были склонившиеся над столом Вероника с Никитою, - это песня совсем непристойная!
– Веронику боишься?
– ехидно спросила Машенька и продолжила петь.
– Фу, стыдно!
Но тут как раз Вероника появилась сама и, смешав карты, выложила на стол макет предвыборного плаката: МОЛОДЕЖНАЯ РОК-ПАРТИЯ: ГОЛОСУЙТЕ ЗА НИКИТУ КРОПАЧЕВА, - ниже фото, еще ниже - СЫНА КУЗЬМЫ КРОПАЧЕВА.
– Ничего, папа, - возник Никита из-за спины супруги и положил отцу на плечо руку, как на известной картине.
– Но мы пойдем другим путем.
Кузьма Егорович поизучал бумагу, буркнул иронически:
– Партия! Ты, что ли, придумала меня приплести?
– Все должно передаваться по наследству, папочка, - ответила Вероника.
– Особенно власть. Но нам нужны деньги. Много денег.
Кузьма Егорович продемонстрировал более чем скромную обстановку и развел руками: вот, дескать, все, что я стяжал за жизнь в аппарате. Вероника незаметно ткнула мужа в бок.
– Знаем-знаем, - сказал Никита.
– Идейный коммунист. Бессребреник, и, хитро подмигнув, кивнул на выстроившихся в рядок вождей.
– Что?
– передразнил-подмигнул Кузьма Егорович.
Никита взял одного из лениных и подкинул разок-другой, пробуя на вес:
– Неужто ж они такие простые, твои подчиненные, что дарили тебе из года в год вождей без внутреннего, так сказать, содержания?
– Да как ты посмел?! Как посмел оскорблять честных, порядочных людей?! А ну поставь на место! Не пачкай своими!
– Кузьма Егорович аж зашелся в праведном гневе.
– У папочки руки чистые!
– вступилась Машенька.
– Я сама видела - он недавно мыл. С мылом!