– Куда, папаша?

– Да я!
– встрепенулся было Кузьма Егорович, но тут же и осекся. Мне только спросить, - сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жизнь.

– Всем только спросить!
– понеслось из очереди.

– У всех дети!

– У всех через час самолет!

– А кто!
– поинтересовался Кузьма Егорович.
– Как это! Кто последний во Францию?

– Вон, папаша, - показали ему.
– Видишь?

Кузьма Егорович подошел к длинному, на десяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто на список указывал:

– А у вас какой?

Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, на которой изображена была цифра 72:

– С позавчерашнего утра!..

Но я хочу быть с тобой!

Я хочу быть с тобой!

Я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой!

Никита и его ансамбль на деревянном митинговом помосте рядом с ортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые на нном зимнем пляже. Вероника стояла рядышком и дирижировала вниз, где ая толпа народу, в основном - людей молодых, слушала песню с должным ргом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА ЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК - ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, УЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО!
– и несколько особенно тельных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали новенья песню гулом, но, когда не перекрывали, она доносилась и в й, суетящийся зал отлета!

Аглая издали глядела на очередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюда таскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.

– Но что я там буду делать?!
– прямо-таки ужасался Кузьма Егорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.

– Скажи дедушке, - обратилась Жюли по-французски к Машеньке, - что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.

– Бабушка говорит, - перевела Маша, - что многие истинные коммунисты!

Никита с товарищами пел, Вероника дирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске на коленях тридцатилетнего отца!

Аглая смотрела на Машеньку, Машенька - исподтишка - на мать взрослым печальным взглядом.

– На что жить, на что жить!
– передразнила Жюли по-русски.
– Спроси у деда, сколько он получал, пока его не выгнали.

– Дед, а сколько ты получал, пока тебя не выгнали?

– Полторы тысячи, - ответил Кузьма Егорович ностальгически.

– Сколько ж это выходит?
– полувслух по-французски прикинула Жюли. Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутка зарабатывает у нас больше за вечер.

– У нас, кажется, тоже, - вздохнул Кузьма Егорович, и тут их позвали за перегородку.

Никита влетел в зал.

– Эй, отец!
– крикнул.
– Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероника гарантирует!
– и помахал прощально.

Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:

– Что у вас тут?

– Как что?!
– возмутилась Жюли.
– Белье, одежда!

– Нет, вот это!
– и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.

– Это!
– засмущался Кузьма Егорович.
– Это сувенир.

– Не положено к вывозу, - отрезал таможенник и бюст отставил.

– Как не положено?!
– возмутился Кузьма Егорович.
– Почему не положено?! Эта вещь не представляет художественной ценности. Вот - справка из Министерства культуры!

– Потому что!
– не нашелся что ответить таможенник.
– Потому!

Седовласый, наблюдая на мониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:

– Потому, осел, что мы отказались от экспорта революции!

Москва, 1990 г.

Я ОБЕЩАЛА, И Я УЙДУ...

история любви и смерти

"Я ОБЕЩАЛА, Я УЙДУ..."

"ТИСКИНО"

Москва, 1992 год

Режиссер - Валерий Ахадов

Композитор - Микаэл Таривердиев

В главных ролях:

ИРИНА - Елена Корикова

АЛЕВТИНА - Ирина Акулова

ЗЯТЬ - Игорь Пушкарев

АНТОН СЕРГЕЕВИЧ, ВРАЧ - Олег Шкловский

ВАСЕЧКА - Павел Семенихин

ТАМАЗ - Зураб Макгалашвили

МАТЬ ТАМАЗА - Софико Чиаурели

ОТЕЦ ТАМАЗА - Бадри Барамидзе

02.11.90

Снега намело немного, и поверх его ветер со скоростью и визгом полунощного рокера гнал мелкую пыль. Здесь это называлось хакас.

Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен - только оконные стекла мерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной - в пять часов дня - наружи.

Вертелись кассеты на стареньком "Репортере". Девушка в наушниках одну руку держала на оконном стекле, другую - с микрофоном - у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.