Тем временем о чудесном деянии Творца прознал Чёрт. И не находил он себе места от любопытства и хотения увидеть всё собственными глазами. Ему не терпелось высмеять и осквернить сработанное Творцом, а потому задумал он во что бы то ни стало проникнуть к Эо. Улучив момент, нарушил он строгий запрет Творца и прокрался в рай. И как же он был поражён, когда, обыскав весь рай, в самом укромном месте нашёл сложенное из листьев гигантского папоротника скромное жилище Эо, когда увидел её саму во всей её божественной прелести! Ничего прекраснее и совершеннее он никогда не зрил. И стали душить его бесконечная зависть к Творцу и злоба от бессилия сотворить что-либо подобное. И начал он тогда помышлять о том, чтобы хоть в чём-то превзойти Творца. Но как ни металась его чёрная мысль, как ни кипела ядовитой желчью злотворная душа, измыслить он ничего не мог. И вдруг на звериной морде его зазмеилась улыбка: „Сколь же глуп Творец! Ведь если он сотворил женщину, то следовало бы ему подумать и о мужчине, ибо женщина без мужчины — бесполезный, неопылённый цветок“. И дерзкая мысль закралась ему в голову: „Если у Эо нет мужчины, то почему бы этим мужчиной не быть мне, Чёрту? От нашего соития может родиться на свет нечто доселе невиданное, непосильное даже для Творца: безупречное и прекрасное, как Эо; премудрое и коварное, как я; непостижимое и вечное, как вселенная; непревзойдённое и законченное, как ничто!“ И закружилась у него от этой мысли голова, и поднялась на спине шерсть от вожделения, от дикого желания овладеть Эо. Когда же Эо вышла на берег чудной, благодатной речки и склонилась над её хрустальными струями, любуясь на плавающих в них рыб, Чёрт, не в силах более сдерживать плотское возбуждение, подкрался к Эо и протянул к её лону гадкую когтистую лапу…

Но не знал Чёрт того, что Творец слишком дорожил Эо, чтобы оставить её без охранителей. Грозные, могучие молнии зорко следили с небес за всем, что делается вокруг его чудесного творения. И, как только чёртов палец потянулся к девственному лону Эо, одна из них в мгновение ока поразила его, превратив в стеклянный огарок. И невзвидел Чёрт белого света, взвыл от боли на всю вселенную. И, услыхав вопль его, явился Творец и сказал так:

— Тебе мало того, что я тебя терплю, так ты ещё посмел посягнуть на самое дорогое, что есть у меня! Отныне не будет тебе дороги в рай! Ступай к смертным и там, среди них, утоляй похоть свою, поелику, ведаю, без меры любодеен ты. Но знай: коль скоро одолеет тебя вожделение, приглянется тебе какая красавица, протянешь ты к ней свою безобразную лапу — вмиг молния сожжёт тебе перст, и возопишь ты от боли так, что по тверди прокатится гром!

И бродит с тех пор Чёрт среди людей, и помнит он о словах Творца, но так уж сластолюбив он, что даже страдание не может остановить его. И когда, охваченный похотью, тянет он лапу к какой-нибудь пригожей девице, беспощадная молния мгновенно срывается с небес и сжигает ему палец, и вопит он от боли так, что по всему небу грохочет гром. Но залижет Чёрт рану — и вырастет у него новый палец, и снова отправляется он на поиски красавиц, хоть малую толику напоминающих Эо. Но недосягаема для него Эо, не может он осквернить даже подобие её, ибо нет на всей планете женщины, подобной ей. Те же красавицы, коими, превозмогая дикую боль и адское мучение, всё же овладевает Чёрт, увы, обречены на погибель. Одни гибнут тут же, сгорая под ударом молнии вместе с чёртовым пальцем, другие кончаются в страшных мучениях, ибо растущее в них чёртово семя разрывает их плоть на куски».

Навроцкий кончил рассказ. На крыльце становилось жарко, но с озера очень кстати дохнул мягкий освежающий ветер, слегка взволновавший волосы Лотты.

— Значит, вчера, когда молния чуть не убила нас, Чёрт протягивал свою ужасную лапу ко мне? — проговорила она в задумчивости.

— Это значит, что вы самая красивая девушка на земле, — улыбнулся Навроцкий.

— Но, увы, не во вселенной… Ведь там самая красивая — Эо?

— Что ж, быть второй после любимицы Творца… Можно ли мечтать о лучшем жребии?

— А если серьезно? Что это за чёртов палец такой?

— Ну, если верить науке, это сплавленные молнией песчинки — кристаллы кварца. А температура плавления кварца около тысячи трёхсот градусов Реомюра. Молния, как видите, чертовски горяча.

— Чертовски… Как интересно! И жутко… Можно, я сохраню его на память?

— Сделайте одолжение, он ваш. Говорят, он приносит удачу…

— Удачу? Как мило! Это именно то, чего всегда недостаёт…

Тщательно осмотрев чёртов палец и спрятав его в дорожный чемоданчик, Лотта с энтузиазмом занялась приготовлением завтрака из привезённой ими провизии. Навроцкий, обследуя дом и прилегающую к нему территорию, слышал, как из окна кухни доносилось её пение на чужом ему языке. Между тем он не без удовольствия убедился в том, что всё было в порядке и на своих местах: лодка лежала перевёрнутой на берегу, в дровяном сарае стоял штабель напиленных поленьев, в бане благоухало особым банным духом, несколько берёзовых веников висели в предбаннике на стене. Пётр Алексеевич, которому Навроцкий позволил пользоваться дачей, когда тот пожелает, добросовестно за ней присматривал, и лишь двор успел немного зарасти со времени последнего приезда сюда полковника. Навроцкий нашёл в сарае косу и принялся методично скашивать траву вокруг дома, иногда останавливаясь и прислушиваясь к пению Лотты. Через полчаса она выглянула в окно и позвала его завтракать.

После завтрака они перевернули лодку, под которой в изобилии ползали напугавшие Лотту уховёртки, столкнули её в воду и поехали кататься по озеру. На том самом месте, где год назад он впервые увидел Лотту, Навроцкий перестал грести, поднял над водой вёсла и припомнил подробности прошлогоднего происшествия. «Потребовался почти год, чтобы она переместилась с того берега в мою лодку, а ведь здесь и тридцати саженей не будет», — подумал он, невольно улыбнувшись. Ему захотелось немедленно признаться ей во всём, но он не отважился, опасаясь, что это может смутить их обоих. Лотта же заметила и то, как он всматривался в берег, будто что-то вспоминая, и то, как затем усмехнулся своим мыслям.

— Я здесь рисовала в прошлом году, — кивнула она в ту сторону, куда он смотрел. — Вон там. — Она направила на него пристальный взгляд, но тут же закрыла глаза и подставила лицо солнцу.

Навроцкий почувствовал, как под этим взглядом щёки его потеплели, может быть, даже покраснели, и был благодарен ей за то, что она закрыла глаза. Лодка, словно дирижабль, плавно скользила среди дрейфующих вокруг неё облачков, мерно поскрипывали уключины, ритмично будоражили зеркальную гладь вёсла, и ему хотелось насладиться каждым мгновением этого волшебного парения. С жадностью вглядываясь в светлое лицо Лотты, будто вобравшее в себя в эту минуту безмятежность и красоту окружающего их озёрного мира, он думал о том, что переживает лучшие минуты жизни.

— А вы и вправду очень красивы, — сказал он тихо, почта шёпотом.

— Это не важно, — отозвалась Лотта, не открывая глаз.

— Не важно? Отчего же?

— Одни люди рождаются некрасивыми, другие — красивыми, и в этой случайности нет ни вины их, ни заслуги. В человеке важны его душевные качества, его стремление к внутреннему совершенству, а не внешние черты. Если человек подавляет в себе всё, что есть в нём низменного, развивает возвышенное, лучшее, тогда он и красив.

— Это так… А всё ж таки я не могу не любоваться вашим лицом.