Но она заставила себя сдвинуться с места и помчаться по крышам вслед за Гармалой и Ганькой. Куда лез последний, ей было решительно невдомек. Вестимо, из-за безликости сказывалось отсутствие животного чутья на опасность.

До горца Черва добралась первая, недаром гончая. Отравленная чемерицей стрела просвистела в пяди[1] от его щеки, воткнувшись медведю перед ним в плечо. Горец обернулся, но вместо опричницы на крыше заметил бегущего к нему на подмогу могучего… скомороха от горшка два вершка.

[1] Пядь ~ 18 сантиметров.

Ганька обогнал прислушивающегося к схватке осторожного Гармалу, на бегу закрутился волчком и вмазал подожженные шипастые гири в морду крайнему медведине. Хотел выколоть глаз, но лишь разодрал ухо. Тот взревел яростно и махнул лапой с когтями-кинжалами.

Ганька отпрыгнул кульбитом и снова раскрутился, рисуя кистенями вокруг себя огненные узоры, аки факир на представлении. Особого урона зверю они не нанесут, но хоть отпугнут. В этом блаженном заблуждении Ганька пробыл недолго.

Пугаться эта мохнатая туша не пожелала. Медведь взревел, являя клычищи в полпяди, поднялся на задние лапы, став вдвое выше Ганьки, и с грохотом вновь опустился на землю. Сшиб факелы с цирковых кибиток по краям улицы на доски мостовой. И одним ударом с нежданной ловкостью зацепил когтем цепь кистеня. А Ганька не успел вовремя ослабить хватку. Ладони обожгло, когда рукоятки выдернуло из рук.

Время потянулось патокой. Ганька падал вслед за своим оружием под ноги зверю прямиком в занимающийся на мостовой пожар. Медведина вставал на дыбы, норовя одним движением размозжить ему голову. Ганька уже мысленно распрощался с получившейся какой-то до обидного бестолковой жизнью, как вдруг его с силой дернуло за шкирку прочь.

Выпущенным из катапульты снарядом он пролетел мимо спасшего его Гармалы. На то место, где была его голова и остался скомороший колпак, с таким усердием приземлилась лапища, что пробила доски. Следом опустился бердыш горца, блеснув дамасской сталью.

Медведь взревел, рухнув на отрубленную конечность, но тут в морду ему впечаталась палица, начисто снося челюсть. Ганька, разинув рот, проследил за шипастой гирей, вылетевшей на цепи из навершия посоха Гармалы. И вдруг ногой горца был грубо отпихнут прочь от схватки.

– Оборзел? Рви когти отсюда!

Вот это силища! Ганьке завсегда звериные феромоны были побоку, но сейчас команда была эдакой мощи, что проняла даже его. У него ажно пальцы зачесались, будто несуществующие когти пытались прорезаться. Чтоб было что рвать.

– Накоси выкуси, барин! – Ганька глумливо скорчился, опьянев от дерзости. И впрямь оборзел.

– Безликий? – сплюнул горец. Его зверская рожа притом могла бы потягаться с медвежьей.

– Безмозглый! – скабрезно огрызнулся Ганька, выхватил из пожара кистени и накинулся на последнего медведя.

Кувырнулся, уходя из-под когтистых лап, и замолотил огненными шипастыми гирями по морде, пока вдруг не был перехвачен крепкой рукой горца.

– Охолонись, вояка, он нам живой нужен.

Ганька согнал с глаз красную пелену горячки боя и со стоном уронил оружие в раскисший снег под ногами. Кажись, плечо вывихнул.

Над столицей продолжали надрывно звонить колокола и расцветало зарево нарождающегося пожара. Вокруг лежали подранные медведями тела и упокоенные стрельцами да опричниками безумцы, непослушные командам.

Над третьим, утыканным стрелами, аки еж иглами, зверем, стояла Черва, зажимая ладонями рот. Она попятилась, оторвала взгляд от его красных век и пены на черных губах и в ужасе от содеянного простонала:

– Это не медведи! Это одичавшие берсерки! Мы людей умертвили!

Первый весенний месяц,

ветхая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

Одолен едва не загнал Пеплицу, но все же не успел. Бешеные добрались до столицы раньше. Точно к началу праздника Весеннего Равноденствия. Точно к концу периода укрепления заразы в телах.

Одолен видел, что началось на выселках Тенёты. Больные с вытянутыми вперед руками бежали судорожно, дергано, как вертепные куклы на ниточках. Судороги у бешеных начинаются на третий день из-за раздражения от света, звуков и прикосновений.

Зараженных было всего с полдюжины, но пуще для мора и не нужно, коли лекарства нет. Они кинулись на толпу нечаянно, попросту испугавшись факелов и музыки. И принялись рвать всех без разбору. Толпа, обезумев, метнулась в город.

Откуда-то появились медведи. Быть может, тоже одичавшие берсерки. Из Холмогоров или другие, также принявшие в полнолуние для Свары белену, а потом испившие живой воды. Они плеснули масла в пожар людского ужаса, но им наперерез вышел горец с бердышом наперевес.