– Но это не опровержение того, что ныне мог явиться новый ворожей, а не оставшийся «с прошлых веков», – заметил Одолен.

– Нисколько, – согласился с ним Гармала. – Однако, посмею отметить, что в эдаком случае мне было бы о том известно. Ведь я слышу ложь и тайны.

– Не многовато ли вы на себя взваливаете? – недобро оскалился Одолен.

– Нисколько, – со скупой улыбкой повторил Гармала.

– Кончайте гавкаться, – со свойственным горцам невежеством влез в склоку Бронец, волкодав с бердышом, стоящий за столом по правую руку от Одолена.

В зычном, ровном голосе было столько нежданной для заурядного думского боярина мощи, что посыл прозвучал почти командой. Эдак ему прямая дорога в князья!

Одолен цепко оглядел Бронца. Нечто в этом горце его смущало. Он был великоват для волколака, но до берендея не дотягивал. Чуть выше Одолена и шире в плечах, он стоял, расставив ноги и сложив на груди руки. Обманчиво-расслабленная, устойчивая поза.

Он был в куяке – пластинчатом доспехе из вываренной кожи. Один такой, прибывший на праздник доспешным. Должно быть, вера в лучшее – не его конек.

Волосы у него, как и у князя Барибала, были убраны на горский манер. Выбритые на висках и затылке, они спускались до лопаток десятком сложных тонких кос. А на лице его, словно топором рубленном, посверкивали еле заметные, но явно золотые, кольца. Одно в брови, две в носу, по три в ушах и еще одно в нижней губе.

Есть же варвары!

– Я подмешал живую воду в «Злонедрем», снадобье наше, волкодавское. Никаких следов ворожбы на ней нет. Ты уж не обессудь, сударь Одолен, – склонился он, положа руку на сердце.

– Значит, порча лежит на основе, на коей целебные воды настаивают! – Одолен не собирался сдаваться.

– То бишь на той, о коей единственно волхвам известно? – прищурился Цикута.

Клыки у Одолена вылезли вмиг, в горле заклокотало. На плечо ему легла широкая ладонь.

– Охолонись, – упредил Бронец и поднял неприветливый взгляд на Цикуту. – А ты, княжич, уж будь поразборчивей в словах, душевно прошу. Али не знаешь, что треуглуны на лицах волхвов – те же ошейники, не дающие своевольничать? Не могут волхвы обеты свои нарушить и предать свою богиню. Они от зазорной волшбы своей едва не издыхают. А уж отравить целебные воды, чтоб народ зверьми сделать, у них и вовсе рука б не поднялась.

– А коли есть в том сомнения, пусть сударь Гармала их развеет! – злобно процедил Одолен. – Скомандуйте ему говорить вам правду о том, что услышит. И пусть послушает мое сердце на наличие лжи в моих словах о том, что волхвы такое злодеяние свершить не могли.

– Убедительно, – нехотя, но с уважением протянул Сероволк. И веско продолжил. – Но ежели воды запаршивели не из-за вашего племени, а, боже упаси, из-за ворожеев, то отчего вызывается одичание? Правильно сударыня Рыжелисиц сказала, зверьми нас делает наша мать-Луна. От нашей неудельности, пьянства и людоедства. Что же, по-вашему, ворожеи сивухи в живую воду плеснули? – неловкая шутка вызвала невеселые смешки. – Али живая вода на ворожейских костях настояна, и оттого богиня на нас и прогневалась?

Все снова заусмехались, а у Одолена язык прилип к небу, вынуждая молчать. Правде, сказанной в шутку, никто не поверит.

– Чудно это, ­– прогудел молчавший доселе князь Бурый. – Якобы нас ополчают супротив наших опор: Луноликой, волхвов… берсерков.

– Полозецкие, небось, происки! – сплюнул князь Барибал. – Сызнова своего Горына-Триглава возвеличить пытаются! Стало быть, средь них ворожеев искать и надобно!

– Не о том думаем, государи, – тихо промолвила Великая княгиня Чернобурская. Все, нахмурившись обернулись к убитой горем женщине. – Весть об отравленных водах купно с командой о запрете на ее распивание уже разнеслась на сокольих крыльях по городам и весям наших земель. Дичать вскоре перестанут. А порчи и иже с ними – дела волкодавов и не нам в них влезать. Нам же с вами перво-наперво потребно измыслить, как бешеницу в узде сдержать, да народ в уме-разуме сберечь.

– И то верно, – Сероволк утер вспотевший лоб. – Есть у кого какие мысли по сему поводу?

Мыслей было много. Даром что все, как одна, зело кровожадные. Когда стало ясно, что ничего толковей «изведения всех заразных» выдумано не будет, Цикута дал знак служке. Дверь открылась и в горницу на кресле внесли Великого князя Чернобурского.

В кожаном наузе-наморднике, оплетающем нижнюю челюсть.

Вой поднялся, как на псарне.

– А ну, ша! – гаркнул Чернобурский, манерами не отличаясь от его младшего брата. – Раскудахтались, мочи нет! А заместо гавканья лучше б возблагодарили брата моего! Он в отличие от вас, узколобых, годящий способ выдумал, как бешеным отныне жить безвредно!

– Это ты так считаешь, аль надоумил кто? – рявкнул Сероволк. – Кто тебе теперь команды отдает, а? Кто твоими устами говорит? Братец твой, омежка-выродок? Трон решил к рукам прибрать, да, плюгавец?

Цикуту затрясло.

– Оставьте его, изверги! – вскрикнула княгиня Чернобурская. – Я намордник на Его светлость надела, я! Да только не приказывала ничего, окромя чтоб на людей не кидался! Клянусь!

– Истину глаголит! – повысил голос Гармала.

– Стервятины! – оскалился Сероволк. – Весь народ цепными псами удумали сделать?