Первый весенний месяц,

ветхая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

Над столицей одиноко бил вечевой колокол. Протяжный, тоскливый звук.

Колокола на звонницах смолкли. То тут, то там раздавался чей-то плач. По улицам татями бродили люди, в телах на мостовых пытаясь отыскать, и мечтая при этом не найти, родичей.

Мимо вышагивали полки стрельцов. Опричники отлавливали пострадавших и раздевали, выискивая укусы.

Зараженных под конвоем препровождали в нарочно оборудованный для них странноприимный дом. То бишь богадельню, где волхвы и знахари заживляли их раны и промывали желудки раствором золы.

В купеческой слободе дымились избы и лавки. Те, пожар в которых удалось остановить. В воздухе повисла удушающая вонь гари и спекшейся крови, как неделю назад в Холмогорах.

Ночь кончилась, и на востоке розовеющей кромкой неба заявляла о себе заря. Над выселками, по сей час отрезанными решеткой ворот, кружило воронье, оглашая округу хриплым граем. О судьбе местных жителей оставалось лишь гадать. Разведку туда покуда не пускали. Боялись.

Одолен глядел на полуразрушенный город через оконце-продух, пока в горнице собирались пережившие эту ночь князья со сворами бояр и дворян, созванные на вече. Откуда-то приволокли уцелевший стол, за которым столпились вожаки стай.

Во главе стола – Великая княгиня Чернобурская и Цикута. Оба не успевшие (или нарочно не пожелавшие) переменить платья, изгвазданные чужой кровью.

Подле них (отчего у ирбиса Одолена чесались клыки), князь Ревень Серысь. Почерневший от горя. Трое из шести его сыновей, да с первенцем в придачу, были укушены берсерками-медведями, испили живой воды и одичали. Одного в горячке боя зарубили свои же. Двое пропали в переполохе. На их поиски отправили ищеек из опричников.

Напротив Серыся о стол опирался пудовыми кулаками князь Бурый. Косматый, по глаза заросший бородой берендей выглядел, как лиходей с Тракта. Но куксился, как нашкодившее дитя. Его угнетала мнимая вина за произошедшее, хотя, разумеется, к одичанию берсерков он имел самое последнее отношение.

Следом расположились гости с юга, из Зареволесского княжества. Боярин от рыжих арысей, княгиня Рыжелисиц и Великий князь Сероволк, у которого тоже кого-то из родичей прибрала бешеница.

Напротив них – гости с востока, с Огнедышащих гор. Князь Барибал от черных берендеев и тот краснокосый воин с бердышом, что вышел сражаться против одичавших на выселках. По имени Бронец, из красных волколаков. Оказавшийся мало того, что волкодавом – охотником на чудищ, так еще и думским боярином.

Его прожигала уничижительным взглядом стоящая навытяжку у стены Червика. При виде живой-здоровой сестрицы у Одолена отлегло от сердца. Он не вынес бы, кабы она снова пострадала из-за него, из-за того, что на сей раз он не успел предупредить князей о болезни вовремя.

И что между ней и горцем могло произойти? Они с еще одним волкодавом, Гармалой Гуарой, притащили в палаты покоцанного, но живого одичавшего берсерка. С ним сейчас мучались волхвы, ведуны, знахари, наузники и охотники на чудищ. Пытались вернуть человеческий облик. Как сдавалось Одолену, тщетно.

– Что значит целебные воды запаршивели? – рыкнул Великий князь Сероволк.

Цикута махнул рукой на Одолена, предлагая ему высказаться.

– У меня нет подтверждений насчет мертвой воды, – откликнулся Одолен, отходя от окна к столу. – Но живая вода отныне вызывает одичание.

– Зверьми нас делает наша мать-Луна! – звенящим от напряжения голосом напомнила княгиня Рыжелисиц, с растрепавшимися под кокошником огненными косами. – Неужто ты, ее слуга, обвиняешь ее в постигшем нас несчастье? Чем же мы так прогневали Луноликую, ежели она насылает на нас такую кару?

В горнице поднялся шум, и Одолен поспешно выкрикнул:

– Наша богиня не лишала нас своей милости! – дождавшись, когда взгляды присутствующих вновь оборотятся к нему, продолжил тише и весомее. – Целебные воды испорчены.

Теперь повисло молчание, и стали слышны потрескивания лучин в светцах.

– Сиречь в Подлунный мир вернулись ворожеи? – прохрипел Ревень Серысь, не поднимая взгляда от стола. – И кто ж из них? Коли Жабалаков извели еще со Свержением Полозов, а Тилацинов[1] да Варрахов[2] при Чистовой переписи?

[1] Тилацины – истребленный заморский клан волколаков-ворожеев. [В реальности тилацин – сумчатый тасманийский волк, истребленный человеком в 1930-х годах].

[2] Варрахи – истребленный клан яломишт-ворожеев. [В реальности варрах – фолклендская лисица (иногда неверно именуемая фолклендским волком), истребленная человеком к концу XIX века].

– На это у меня ответа нет, – Одолен со вздохом покосился на слепого волкодава, опирающегося на посох с шипастым навершием подле Червики. – Что думаете, сударь Гармала? Вы, по слухам, встречали на пути своем порчи.

– То слухи, сударь Одолен, – качнул головой Гармала и скупо улыбнулся, уловив изумление волхва. – О, не удивляйтесь, откуда я знаю вас. Я слушал как-то ваши сказки, а память на голоса, истинно глаголю, у меня отменная. Так вот, сударь Одолен, на своем пути встречал я лишь сглазы да мороки, оставшиеся с прошлых веков. И слава богам, – он осенил себя треуглуном. – Ведь они гораздо слабее порчи. А порча, хоть и самая могучая ворожба, но и самая скоротечная. Ибо погибает вместе со смертью ворожея, наложившего ее.