Со мной такое случалось всегда. С самого детства. Я тихонько подула на ладони, стараясь хоть капельку их отогреть, и двинулась туда, где, как и прежде, недвижимо стоял Вильгельм.

Занесенная снегом дорожка старательно петляла меж деревьев, словно плела кружева. Мне пришлось обогнуть уснувший до весны фонтан, выйти к парадному крыльцу и вновь повернуть к реке.

Там меня ожидало настоящее чудо. Возле изящной ротонды стояла наряженная ель — живое дерево, увешенное огромными стеклянными шарами. По ее веткам яркой змейкой бежали магические огоньки. Они постоянно меняли цвет и выписывали причудливые петли.

Меня от нее отделяла лесенка, ставшая за ночь настоящей снеговой горкой. Ее можно было узнать лишь по торчащим сугроба перилам. Я глянула на коротенькие сапожки и замерла в нерешительности. Сугроб на ступенях был слишком глубоким. А мне совсем не хотелось набрать в сапоги снега.

— Здравствуй, Птаха, — раздался рядом такой знакомый голос.

Я вздрогнула и подняла глаза. Вильгельм стоял совсем рядом.

— Ты? — неожиданно глупо вырвалось у меня.

Он усмехнулся. Поднял вопросительно бровь.

— А ты ждала кого-то другого?

— Нет, то есть да, — я совсем растерялась, — не знаю…

— Птаха и есть, — сказал тихо.

И мне почудилась в его голосе нежность. Наверное, я сама себе все придумала, только на сердце стало теплее. А потом сильные руки оторвали меня от земли, легко подняли и поставили внизу на ровное место.

— Птаха, — повторил Вильгельм почти шепотом. — Я ждал тебя.

И я растаяла. Улыбка сама собой расцвела у меня на лице. Мне показалось, что последние десять лет были сном. Сном злым, жестоким. Мне так хотелось верить, что Вильгельм никогда меня не предавал. Что я все придумала сама. Но это было ложью.

Но нет. Все было — и объявление в газете, и спешный его отъезд, и даже та ночь, проведенная у Робера. И десять долгих пустых лет без любви. Я бросила на Вильгельма украдкой взгляд и тут же встретилась с его глазами.

Я погрузилась в темно-серый омут и, чтобы не утонуть совсем, проговорила:

— Здравствуй, Вильгельм. Я не ожидала тебя здесь встретить.

— Здесь? — Он едва не рассмеялся и обвел парк рукой. — Только не говори, что ты меня не видела из своих окон. Я прекрасно знаю, где тебя поселил этот пройдоха Альберт.

Слова его меня изрядно смутили.

— Нет, — я покачала головой, — не здесь. А вообще в Туманных аллеях. Альберт ничего не сказал о тебе. Я думала, что буду петь для его гостей.

— Вот хитрец! — Вильгельм восхищенно хмыкнул. — А мне ничего не сказал о тебе. Наоборот заверил, что в доме будет пусто, и я смогу спокойно отдохнуть.

Морозец отчаянно щипался. Старался пролезть под пальто. Пальцы мои совсем заледенели, и я вновь подула на ладони.

— Замерзла? — спросил Вильгельм.

Я помотала головой.

— Чуть-чуть.

— Кого ты пытаешься обмануть?

Он стянул со своих рук меховые перчатки и принялся сам натягивать их на мои ладони. Я даже замерла. Сердце внутри трепыхалось, как птичка. На душе разливалось блаженство. Все было как раньше. Вильгельм укутал мои ладони, чуть отошел и обернулся к озеру.

— Думаешь, я не помню, что ты всегда мерзнешь? — произнес он, не поворачивая головы.

— А я помню, что тебе всегда жарко, — ответила я.

— Ничего не изменилось, Птаха, — сказал он с горечью и замолк.

Я не нашлась, чем на это ответить, поэтому решила сменить тему.

— Лучше расскажи, что за пари тебе проиграл Альберт?

— Пари? — Вильгельм обернулся ко мне всем телом. — Какое пари? Ты о чем?

— Ну как же? — с горячностью начала я. — Альберт сказал, что проиграл своему другу пари, поэтому решил пригласить меня, чтобы…

С каждым моим словом лицо Вильгельма становилось все более изумленным. И я замолкла, не договорив.

— Он меня обманул?

— Как и меня.

Он наконец-то дал волю чувствам и расхохотался в голос. Я не смогла сдержаться и тоже рассмеялась вместе с ним.

Когда смех затих, когда у нас почти не осталось сил, Вильгельм с восторгом проговорил:

— Ну Альберт, ну хитрец. Не герцог, а сводня!

***

Так мы гуляли целый час. Ничего почти не говоря, понимая друг друга с полуслова и полувзгляда. Иногда мне казалось, что тех десяти лет попросту не было. Что все это мне приснилось. Потом я ловила взглядом глубокие морщинки, залегшие в уголках рта Вильгельма, серебро на его висках и понимала, что все было. И предательство, и десять лет одиночества. И мне становилось от этого невыразимо горько.