– - Боже мой, как тяжело, нехорошо!.. Опять кошмар... Сон улетает... Не спится, думается... А за окном шумит метель, железный болт качается, жалобно скрипит и бьет в стену...

И вдруг к завыванию метели, к этому скрипу и стуку под окном и на крыше примешиваются всхлипывания потихоньку плачущей Зинаиды Петровны.

– - Зина! стыдно!

– - Оставь, Володя!..

– - Я думал, что в тебе больше энергии...

Скука, тоска, неудовлетворенный порыв к деятельности на первых порах нашли себе выход в бесчисленных письмах Зинаиды Петровны к друзьям в столицу. Каждый вечер она садилась к столу и до глубокой ночи ее худощавая рука с тонкими пальцами мелким почерком бегала но листам почтовой бумаги... Но -- увы! Столичные друзья были слишком заняты, чтобы отвечать так же пространно, часто и охотно, как писала Зинаида Петровна из Лаишева. В сущности Зинаида Петровна сделалась отрезанным ломтем, умерла для интересов и дела столичной жизни. Ответные письма были кратки, редки и скоро совершенно оборвались. Даже близкий друг Зинаиды Петровны замолк и стал отделываться лаконическими сообщениями. Эти записочки начинались неизбежным извинением за долгое молчание и кончались неизбежным обещанием написать в следующем письме подробнее...

Владимир Николаевич был в этом отношении счастливее: он писал редко, но всегда по делу, которым интересовались адресаты, и потому получал очень скоро обстоятельные ответы. Переписка эта, впрочем, была лишена лирических излияний и касалась лишь его статей, новых книг, выяснения некоторых разногласий с товарищами по журналистике...

Здесь Владимир Николаевич еще больше ушел в работу и только бесился, что в Лаишев не переехала вместе с ним Императорская публичная библиотека, в которой он нуждался часто до зареза, да изредка ворчал, что не с кем потолковать по своей специальности.

– - Хоть бы еще кого-нибудь из нашей компании сюда командировали... Зина, ты, право, наводишь тоску... Я не могу сосредоточиться на цифрах. Займись чем-нибудь, -- говорил он, видя, что жена слоняется по пустым комнатам и томится скукою.

– - Что мне здесь делать?

– - Ну, переводи хоть что-нибудь! .

– - С тарабарского языка, что ли, прикажете переводить?.. Ах, куда бы пойти!..
– - со стенанием восклицала Зинаида Петровна.

Увы! В Лаишеве, где не только все обыватели, но даже и все собаки прекрасно знали друг друга, у Промотовых было единственное знакомое семейство -- вольнопрактикующего врача Жегунова.

– - Ну, сходи опять к Жегуновым!
– - предлагал Владимир Николаевич.

– - Брр! Не выношу. Мне хочется говорить им дерзости и больше ничего. Эта мещанская обстановочка, буржуазная примиренность с обстоятельствами, позволяющая им пользоваться благами с сознанием своих прав на это... Самодовольство!.. Не хочу! Не пойду!

Когда-то Жегуновы работали среди народа: -- он вольнопрактикующим врачом в селах и деревнях, она акушеркой и оспопрививательницей; когда-то деятельность молодых Жегуновых описывалась в газетах, отмечалась, как разрешение вопроса "об обязанностях интеллигенции", но это было очень давно. Работа среди народа продолжалась года два-три. Умер отец Жегунова, священник одной из двух местных церквей, и оставил сыну домик с садом и огородом плюс небольшой капиталец; Жегуновы переселились в этот домик и расплодили ребятишек, он устроил у себя небольшую аптечку, прибил к воротам вывеску: "доктор, бедных бесплатно" и стал лечить от разных недугов местное купечество, духовенство, окрестных помещиков и мещан, зарабатывая до полутора тысяч в год, а она возилась с ребятами, в свободное же время делала для больных бинты, Шила для погорельцев рубашечки... И оба они чувствовали полное нравственное удовлетворение, словно бедные больные только для того и хворали, чтобы Жегунов мог лечить их бесплатно, а погорельцы только для того и горели, чтобы жена его могла шить их ребятишкам кумачовые рубашки...

– - Здесь, Зина, не из кого выбирать... Хорошо, что хотя Жегуновы-то имеются... Все-таки -- живые люди, можно хоть словом-то перекинуться.

– - Мертвые! Не хочу! Не хочу!

Однако побунтовалась Зинаида Петровна год, а на второй стала стихать: занялась переводами, стала писать в столичные газеты корреспонденции, заимствуя материал из отчетов и докладов местного земства. Они выписали несколько толстых журналов и газет и жадно ждали вторников и суббот -- дней, в которые приходила зимою в Лаишев почта. Весна и лето в Лаишеве, на берегу красивой и глубокой Камы, имели такую прелесть, что на это время скука и одиночество исчезали, тем более, что к Промотовым наезжали друзья -- больные нервами столичные интеллигенты -- отдохнуть и поправиться вдали от суетного мира. Через два года жизни в Лаишеве Зинаида Петровна пополнела, похорошела, на бледном прежде лице ее заиграл румянец, мигрени прекратились...

Три года тому назад, летом, появился в Лаишеве и Евгений Алексеевич, познакомился с Промотовыми и с их гостями и все лето прожил с ними в тесном общении. Они читали вместе журналы, катались на лодке, ездили в луговую сторону за цветами и ловили рыбу. Даже Зинаида Петровна начала ловить рыбу...

– - Клюй! Клюй! Клюй!
– - нетерпеливо кричала она, когда сидение на берегу реки, в ожидании трепета поплавка, вдруг страшно надоедало ей, -- и начинала шалить удилищем, мешая соседним рыболовам.

Но прошло три года.
– - и Промотовы снова забили крыльями, чтобы вылететь из Лаишева, и на этот раз попытка их увенчалась успехом: им разрешили переселиться в губернский город N. "для совместной с родственниками жизни", т. е. с тем самым Захаром Петровичем Рябчиковым, который изображал в живых картинах Бисмарка и который имел с Промотовыми столько же общего, сколько и с самим подлинным Бисмарком. Это счастье усугубилось еще одним неожиданным событием в их жизни: в Одессе умер один неизвестный им господин, оказавшийся дядей Владимира Николаевича, и оставил племяннику на память десять тысяч наследства...

– - Владимир! Мы теперь из марксистов превратились в капиталистов, -- смеялась счастливая Зинаида Петровна и создавала десятки планов, как они устроятся в новом городе, что будут делать и как употребят деньги.

– - Три тысячи мы отложим... Может, у нас еще родится ребенок, -- улыбаясь тихой улыбкою, прошептала Зинаида Петровна, покраснела и потупилась...

– - А остальные, -- продолжала она, -- употребим на какое-нибудь хорошее дело... Ах, если бы опять -- в Питер! Тогда ты бы мог сделаться редактором какого-нибудь журнала, а я... я хоть секретарем!
– - весело мечтала она, укладывая вещи к скорому выезду из Лаишева.