— Я не хочу.

— Но тебе же было лучше, — говорит мама. — Ты училась, как… как же она это сказала? «Адаптироваться к социальным нормам». Если бы ты продолжала в том же духе, ты бы смогла завести друга. Было бы так хорошо, если бы у тебя появился хотя бы один друг.

Зачем нужна дружба, если ради нее мне придется притворяться кем-то другим?

— Я не хочу к психологу. Мне не нужны друзья. Мне нужна только ты.

Она на секунду меняется в лице.

— Ну я же не вечная, ты же понимаешь.

— Но ты будешь жить еще долго, правда ведь?

— Очень долго. — Она пытается улыбнуться, но улыбка выглядит странно, словно кто-то растянул уголки ее рта, потянув за невидимые веревочки.

После завтрака мы отправляемся гулять по магазинам, и она покупает мне маленькую желтую свечку в глиняном подсвечнике. Она пахнет медом, ванилью и клевером, но аромат ее не резкий, от него у меня не чешется в носу. Я храню тот подсвечник, хотя свеча уже давно сгорела дотла. Даже много лет спустя все еще можно различить на нем нотки аромата, поэтому я иногда опускаю к нему нос и глубоко вдыхаю.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Электронные часы на полу рядом с моим матрасом показывают 5:42.

Время настало.

Я надеваю выцветшую футболку с «Пинк Флойд», черную юбку, которую ношу всегда, и черно-белые полосатые чулки. Кроме рабочей формы, все мои вещи износились и полиняли. Чаще всего я покупаю одежду в секонд-хендах и комиссионных, и поскольку мне так сложно найти удобные вещи, я храню их, пока они в буквальном смысле не развалятся.

Я бреду в парк, пруд серый, в нем нет уток, воздух неподвижный и холодный. Стэнли сидит на своей любимой лавке, спиной ко мне. Волосы у него немного вьются, замечаю я. Сзади, где они длиннее всего, они спадают мягкими волнами.

Не знаю, что именно выдало мое присутствие, может, он услышал, как хрустнула веточка у меня под ногой, но через несколько минут он поднимает голову и оборачивается. Мое сердце прыгает в горло. Я быстро опускаю глаза. Ладони становятся влажными, я медленно подхожу и сажусь рядом с ним, не поднимая головы.

— Элви?

Я скрещиваю руки на груди.

— Привет.

Он одет в штаны цвета хаки и рубашку поло под голубой ветровкой, а под правой рукой у него костыль вместо привычной палочки. Из-под штанины виден гипс. После нескольких секунд тишины он нетерпеливо вздыхает:

— Я переживал, что ты не придешь.

— Я же сказала, что приду.

— Да, сказала, — он протягивает руку. — Странно говорить, что мне приятно познакомиться, но вот… привет.

Я нерешительно жму протянутую руку, затем быстро отпускаю, словно коснувшись горячей сковородки. Даже если его обижает мое нежелание его касаться, он не подает виду.

— Знаешь, — говорит он, — забавно, ты выглядишь ровно так, как я тебя представлял.

Первый раз я встречаюсь с ним глазами. И не могу перестать смотреть.

Глаза у него голубые, но не только радужная оболочка — склеры, белки, всё нежного дымчато-голубого оттенка, как внутренность ракушки, которую я однажды нашла на пляже. Я могу так близко их рассмотреть, и на несколько секунд у меня перехватывает дыхание. Мой голос вырывается тонкой струйкой шепота:

— Твои глаза…

Он чуть меняется в лице, мышцы напрягаются, и я останавливаюсь.

Нужно сказать что-то еще, я пытаюсь подобрать слова, но ничего не приходит на ум.

В разговоре мне нужно мысленно просеивать свои реплики через множество фильтров, чтобы убедиться, что они уместны. В онлайн-общении частые паузы в моей речи — не проблема, но здесь все по-другому. Я сижу рядом со Стэнли, с человеком, с которым я болтала каждую ночь на протяжении последних нескольких недель, и не знаю, что сказать.

Я начинаю тихонько покачиваться вперед-назад на скамейке. Ничего не могу с собой поделать. Рука хватает левую косичку. В нескольких метрах от нас, в корнях дерева кролик жует пожелтевшую траву.

И я начинаю бормотать.

— Знаешь, — говорю я, — многие считают кроликов грызунами, но это не так. Они, как зайцы и пищухи, относятся к отряду зайцеобразных. Зайцеобразные — растительноядные, а грызуны — всеядные. К тому же у зайцеобразных четыре резца на верхней челюсти вместо двух.

Он моргает.

Слова льются из меня потоком, заполняя тишину, как воздух заполняет вакуум, и я не могу остановиться:

— Еще о кроликах: у них нет подушечек на лапках. Вместо этого их стопы смягчает толстый слой меха. Они — из редких млекопитающих, у которых есть лапы, но нет подушечек. — Я продолжаю тянуть косичку; понимаю, что выгляжу и говорю совсем как безумная, но ничего не могу поделать. Я все больше волнуюсь, и становится еще хуже. Кролик отпрыгивает на метр дальше и продолжает есть траву.

Он откашливается: