Постепенно я выпрямляюсь. Я смотрю на экран и отправляю сообщение: «Прощай». Я удаляю имя Стэнли из контактов, полностью очищая память телефона. И выкидываю телефон на помойку за домом.

И вот так Стэнли перестает быть частью моего мира. Больше нет телефона, по которому он может позвонить, или адреса, по которому он может меня найти. Я осталась одна.

Я проезжаю по городу и паркуюсь на пустой стоянке, где меня точно не побеспокоят. Я сворачиваюсь калачиком на заднем сиденье, положив голову на сумку, и проваливаюсь в туманную полудрему. Мне снится странный, хаотичный сон о буддистской притче, которую я когда-то читала.

В ней были обезьяна, выдра, шакал и кролик. Они решили совершить милосердные поступки, надеясь, что за большую добродетель им воздастся. И вот они нашли нищего, сидящего у костра. Он умирает от голода. Обезьяна собирает фрукты, выдра — рыбу, шакал крадет кувшин молока, а кролик может собрать только траву.

Все они приносят свои дары старику и кладут рядом с костром. Но старик не может съесть траву, поэтому кролик стыдится и чувствует себя никчемным из-за нелепости своего дара. Тогда он бросается в костер, чтобы отдать старику свое мясо.

В притче старик оказывается святым с мистическими способностями, который оживляет кролика и вознаграждает его за самопожертвование. Но во сне этого не происходит. Кролик продолжает гореть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Я иду мимо рождественских гирлянд, украшающих витрины. По краям тротуара скапливается мокрая грязная жижа. Та же жижа брызгами летит из-под колес проносящихся мимо машин. Холодный ветер теребит мокрые ленты на праздничных венках, висящих на уличных фонарях и дверях магазинов.

Я захожу в забегаловку с хот-догами и кладу на прилавок несколько смятых долларов:

— Острый хот-дог с сыром и всеми добавками.

Продавец протягивает мне лоснящийся хот-дог, обернутый в бумагу, вместе со сдачей — четвертаком и одним центом, это теперь в буквальном смысле все, что у меня осталось.

Я сажусь за один из пластмассовых столов, впитывая тепло и яркий свет заведения, и откусываю острый хот-дог. На вкус он невероятный. Когда ты становишься бездомным, удивительным образом учишься ценить простые радости: тепло, полноценный обед, чистую уборную.

Я живу и сплю в своей машине уже больше недели. Три дня подряд я ношу одну и ту же футболку, мои волосы спутались и испачкались. Я похожа на обычного бездомного человека, кем теперь и являюсь. В каком-то смысле так проще.

Нет, ужасно, конечно. Каждое утро я просыпаюсь от голода, острого, как нож, и ложусь вечером спать, замерзшая и все такая же голодная. У меня все чешется, потому что я почти не моюсь. И я осознаю, что, по статистике, риск того, что меня изнасилуют или убьют, теперь гораздо больше. И все же, при всей этой душераздирающей нищете, я чувствую себя намного более расслабленной и свободной по сравнению с тем, как я жила долгие годы. Вот оно — дно. Дальше падать некуда. Наконец можно перестать стараться изо всех сил. Если я начну бубнить что-то себе под нос или раскачиваться, никто не обратит на это никакого внимания, потому что бездомные и должны быть сумасшедшими.

Я ем свой хот-дог неаккуратно, не удосуживаясь стирать капли мясного сока, стекающего по подбородку на футболку. Закончив, я начисто вылизываю пальцы и вытираю их о бумажную скатерть. Другие посетители хмурятся. Женщина качает головой и бормочет что-то мужчине, сидящему рядом с ней. Еще некоторое время назад я бы стала переживать из-за их взглядов, но сейчас вдруг замечаю, что мне уже все равно. Где-то в глубине души я задумываюсь о том, что подумал бы Стэнли, увидь он меня сейчас. Я отгоняю эту мысль.

Через некоторое время ко мне подходит менеджер и тихо просит уйти. Я выхожу, не говоря ему ни слова.

На тротуаре сидит старик, потрясая пластиковым стаканом, в котором полно мелочи и долларовых купюр. На его длинном носу черные очки, а рядом с ним калачиком свернулась маленькая грязная собачонка каштанового окраса. Старик поет глубоким звучным голосом «Маленькое Рождество»[6].

Собака зевает, обнажая крошечный розовый язык, и облизывает ранку на лапе.

Я слушаю его несколько минут, затем кидаю свои последние двадцать шесть центов в его стакан. Мужчина перестает петь и вскидывает брови:

— Это все, что вы можете пожертвовать?

Я бросаю взгляд на собаку, которая похожа на какую-то смесь терьеров. Пес машет своим обрубленным хвостом, извивается и снова лижет рану.

— У него рана на лапе. Вам нужно купить какую-нибудь мазь.

Мужчина прыскает смехом:

— Больно командный у тебя тон для человека, который бросил мне две монетки.

Я ничего не могу изменить, поэтому просто иду дальше.

За моей спиной голос старика повышается, сильный и мелодичный, запевая «Придите, верные»[7].