— Алексей Петрович, — с резким стуком распахивается дверь, — ой, извините.

Испуганно замираю. Не глядя на неожиданную посетительницу, натягиваю одеяло на свою голову, прячусь.

— Что случилось?

Его голос звучит хрипло и недовольно. Не вижу, но чувствую, как он поднимается с кровати, поправляет свою одежду.

— Там Сидорова из третьей палаты проснулась и опять домой собирается. Чем вырубить?

Алексей строго отчитывает:

— Что значит «вырубить»? Она пожилой человек, а не дикое животное. Сейчас иду. Жди в её палате.

Дверь хлопает, а я аккуратно появляюсь из укрытия.

Алексей присаживается передо мной. Его глаза сияют нежностью и желанием. Он чмокает меня в нос, шепчет на ушко:

— Позже продолжим…

Не могу сдержать дурацкую улыбку. Киваю.

Он покидает палату. Я зажмуриваюсь. Укладываюсь поудобнее. Потягиваюсь, балдею, как кошка, вспоминая то, что сейчас происходило между нами. И незаметно проваливаюсь в сон.

Утро

Хлопает дверь.

— Девочки, завтрак забираем.

Резко сажусь, промаргиваюсь. Лезу в тумбочку. Там пусто. Где Рыжий?

— Кыс, кыс, кыс, — встаю, осматриваюсь, заглядываю под кровать.

На стуле лежит ноутбук Алексея, а на нём записка, придавленная шоколадной конфетой в блестящей обёртке.

«Уехал домой, в отделение вернусь после обеда. Рыжего забрал, поживёт у меня. Конфетку чтоб слопала. Ноутом пользуйся, интернет не экономь, он безлимитный».

И приписка в самом низу: «Надеюсь, тебе сейчас снится эротический сон о нас».

Хихикнув, прячу лицо в лист и втягиваю воздух, надеясь почувствовать запах Алексея.

В дверь раздаётся глухой стук. Торопливо складываю записку и прячу в нише тумбочки.

— Ксюх, это я, — появляется на пороге Вадим.

Он подходит к кровати, достаёт из полиэтиленового пакета сеточку с апельсинами и курабье в цветной коробочке. Ненавижу курабье.

Недовольно закатываю глаза. Кто тебя только пустил…

Словно услышав мои мысли, Вадим объясняет:

— Отец договорился с главврачом, что я могу тебя навещать. Больше этот псих не сможет меня выгнать.

Невозмутимо разрываю сетку, достаю апельсин и, прицелившись, кидаю его в Вадима. Попадаю точно между ног.

Он вскрикивает и сгибается пополам.

— Блять, за что?

Складываю руки на груди и демонстративно отворачиваюсь к окну.

— Прости, прости, — Вадим усаживается рядом и заискивающе пытается поймать мой взгляд, — не хотел материться, просто очень больно.

Какое-то время мы неотрывно смотрим друг на друга. В глазах Вадима попеременно скользит то раскаяние, то злость.

Помолчав несколько минут, он выдавливает:

— Мне очень жаль.

Да неужели? Приподнимаю бровь.

А он продолжает:

— Я повёл себя как последний мудак.

Киваю, сжав губы в тонкую линию.

— Это была ошибка, Ксюх. Но, вообще-то, все ошибаются. Надо уметь прощать.

Невольно расплываюсь в язвительной ухмылке.

А Вадим кривит лицо и скукоживается. Он очень похож на побитую собаку сейчас. Грустный и несчастный. Всем своим видом источает раскаяние.

— Ксюх, я её не любил никогда, честно. Только тебя. Прости. Не бросай. Я сдохну, если ты меня бросишь.

Отрицательно качаю головой.

Он бухается на колени рядом с кроватью:

— В первый раз я вообще не хотел с ней. По пьяни. Трезвый – ни за что. Просто крышу сорвало.

Закрываю уши ладонями. Не хочу я никаких подробностей, всё. Но он не успокаивается, виновато бубнит:

— Лариска первая подвалила, сам не знаю, почему повёлся, просто не нашёл причин отказать.

Всё. Всё. Не хочу я никаких подробностей. Вскакиваю и стремительно двигаюсь к выходу из палаты. Но тут распахивается дверь. И я лицом к лицу сталкиваюсь с той женщиной, которую видела вчера в кабинете Алексея.

Лицом к лицу сталкиваюсь с той женщиной, которая была у Алексея в кабинете. В руках у неё медицинский лоток с какими-то прозрачными пакетиками, внутри которых трубки, незнакомые мне металлические предметы, ватные тампоны.

— Стоп, — тормозит она меня, заглядывает в какую-то бумажку, — Маслова Ксения?

Я киваю. Она удовлетворённо хмыкает и кокетливо прищурив глаза, обращается к Вадиму:

— Мужчина, покиньте палату, навещать больных можно с одиннадцати до часу. А сейчас у них процедуры.