Йаррэ посмотрела на прикорнувшую в уголке Тайлу.

«Это — наш путь. Наше служение. Кем мы станем, если отвернемся от него и предадим? Такие пути не бывают легкими, но верные пути всегда даются не малой кровью. Можно ли отказаться от себя и предпочесть более слабых духом?»

Для неё нет больше страха. Только долг и приказ. Только то, что нужно выполнить любой ценой. Но сможет ли так жить она сама? Яра не знала. Страх будил гнев, а гнев — плохой помощник в любых решениях. Что же ей делать?

Несколько дней прошли в глухом нервном ожидании. От воды несло тухлятиной, хлеб едва ли можно было разгрызть, а холод стен и крики пленников не прибавляли хорошего настроения. Она не представляла, как отсюда выбраться и, тем более, как попытаться исследовать тюрьму хотя бы относительно безопасно для себя, когда события покатили валом.

Распахнулась, лязгнув, решетка. В проеме показалась холеная физиономия с ярко-синими глазами, такая же серо-голубая кожа отсвечивала белыми прожилками вен. Ирраи. Те ещё ублюдки, наемники, лишенные чувств. С ними нельзя договориться, смутить, обмануть, надавить на жалость.

— На выход, девки. Сегодня у вас прогулочка, — сверкнули в нехорошей улыбке желтоватые клыки.

Она сама вытянула из камеры ослабевшую Тайлу, понимала — иначе сопроводят уже пинком.

Длинные серые переходы с почти одинаковыми клетушками. Бьет в ноздри запах крови и грязи, застарелого пота. Просто отключить все чувства. Просто идти вперед. Ты можешь, Яра. Ты должна. У тебя просто нет другого выхода.

Огромное пустое помещение находилось на несколько ярусов выше их камер — и в нем было два огромных окна, открывающих вид на высокие неприступные вершины горных пиков и снежные шапки на их склонах. Здесь было уже множество людей и нелюдей — тощих, едва держащихся на ногах, закованных в кандалы или просто связанных веревками. Кого здесь только не было… И все вели себя тихо, слишком тихо. Никаких разговоров, даже попыток. Даже шелеста шагов почти не слышно, не говоря уже о звяканье цепей.

Они замерли — напуганные, вымотанные происходящим, сжались у стены. Спустя какое-то время тюремщики привели, видимо, последнюю партию заключенных и высокий рыжебородый человек, одетый в плотный темный мундир с магической защитой легко вскочил на небольшую платформу у стены. Усиленный магией голос разнесся по всему помещению:

— Ну что, тварюшки? У вас есть ровно два часа беспредела. Не портите нам статистику, надеюсь, что трупы будут!

Тюремщики исчезли во всполохе магии, а они, ошеломленные, замерли в пустоте и тишине, тут же взорвавшейся криками. Куда подевались только бледные тени? Лица-лица-лица — озлобленные, искаженные в ярости и гневе, обезображенные похотью. Яра и спустя годы не хотела вспоминать тот день и то, что там творилось. Женщин в тюрьмах, как ни крути, куда меньше мужчин, да и погибают они быстрее… земля закружилась, сошла с орбиты, вызывая приступ тошноты и ненависти.

Жалкие смертные… Прогрессирующая мания величия?

Смерть — она была даже здесь, совсем рядом, её энергия была разлита в воздухе с первых минут. Боль, кровь, насилие. Они словно сорвались с цепей. Озверевшие от жажды чужой плоти и агонии.

Вот чья-то рука рванулась, вытаскивая отчаянно брыкающуюся Тайлу.

— Новенькие! — зычный крик.

Ледяной холод в сердце и понимание — лучше уйти, чем позволить себя тронуть. Она сможет, она знает как. Удар. Клок чужих волос, обломанные когти, хрип — кто-то попался под иглу в хвосте. Она отдавала этому сопротивлению всю себя.

— Прими меня Laete Jalgyn, Дева под черным Покровом, прими мою жертву, благослови меня на танец, — шепчут белеющие губы ритуальную фразу.

— Что ты там балакаешь, мелочь? — потные руки и удушливая волна ненависти, белыми лучами расходящаяся от тела.

Треск платья. Крик Тайлы, которой не видно из-под клубка человеческих тел. Рык, вырвавшийся из груди.

— Она призывает на последний Танец Деву в Шелках Ночи, — негромкий голос разнесся эхом — упал тяжелым покрывалом, заставляя другие звуки исчезнуть.

Она не почувствовала, не осознала, что происходит, продолжая глухо рычать, когда её подхватили другие руки. Встряхнули, крепко прижимая к прохладному телу. В нос ударила не тюремная вонь — знакомый аромат благовоний и асфодели, подернутый тленом.

– Девка-то? Да брешешь, Коса!

— Желаете проверить? — и было в этих тихих, но угрожающих интонациях что-то до боли знакомое.

— Не советую — раздался рядом второй голос — и раздраженное ворчание в ответ. — И вторую девушку верните, где взяли. Они наши и с нами останутся, Рыжий.

Кто-то смачно сплюнул, изощренно выругавшись. Не хотелось открывать глаза. Хотелось вырваться — и растерзать их. Всех и каждого, кто поднял руку, опустившись.

— Тише, девочка. И как только тебя сюда занесло… Дыши глубже. Не вздумай применять здесь магию — будет гораздо хуже. Успокойся, ну же! Дыши!

Она широко распахнула сухие глаза — слез просто не было. И замерла, стиснув зубы. Похоже, друга Первого алькона можно больше не искать. На неё смотрел высокий бледный мужчина, от которого, кажется, и остались только кожа, кости да шрамы. Множество шрамов — от уродливых рубцов, старых, затертых, до свежих алеющих полос. Обвисший хвост, перевязанные грязной тряпкой пальцы, запавшие блестящие глаза — и огромная сила воли в чужом взгляде. Так не смотрят те, кого сломили.