Если бы не боль.

Инграм с силой сжал за бок, впившись ногтями в мою кожу до крови. С трудом я разорвала поцелуй и, тяжело дыша, прошептала ему в губы:

— Перестань, мне больно.

— Уже не нравится? — гадко ухмыльнулся парень и резко тронул меня между ног. — А так?

Гигантская волна неприязни мгновенно отрезвила холодной водой: чисто машинально я влепила ему пощёчину.

На секунду мне показалось, что Инграм растерялся от такой реакции, но уже в следующее мгновение он охватил мою шею, начав душить. Кровь бешено запульсировала в висках, страх затравленно застучал о стенку самосохранения — я никак не ожидала такого исхода. Всего за пару секунд от благоговейной страсти мы перешли в лютую ненависть.

И это было страшно.

— Если ещё раз ударишь меня, мелкая шавка, — Инграм с силой встряхнул меня, а во мне почти не осталось воздуха, — я убью тебя на месте.

И ушёл, вновь оставив меня использованной и разбитой.

_______________

? В поздней китайской мифологии божество, уничтожающее саранчу. Считается, что Ба-Чжа вызывает саранчу в суд и сажает её на цепь. Ба-Чжа изображается с лицом человека, с носом, похожим на птичий клюв.

? Цитата Лао-цзы.

? Бог-покровитель нищих и цирюльников в китайской народной мифологии.

? Не человека ненавижу, а его пороки (лат.)

Может, после смерти мы отправляемся в другую вселенную? И думаем, что она одна такая, как считаем сейчас?

Может, наш дух всё же не исчезает насовсем, когда тело кладут в гроб. Может, каждый погибший за все времена до сих пор где-то находится, просто в другом мире, не в раю и не в аду. Может, там оно тоже со временем умирает и появляется ещё в одной вселенной. И так мир за миром. Может, люди жили вечно?

Или не было смысла в этих глупых мыслях. Тело гибло — разлагались органы, жрали черви, синела кожа. А души никогда и не было, а после смерти она никуда и не переходила. Максимально обычно, с полным соблюдением физических законов. Вот только если когда-нибудь подтвердятся новые теории физики, то эти законы окажутся совершенно неверными...

А чему тогда верить?

Смерть — мрачный гость. Приходила без стука, методично садилась за стол, не притрагивалась к чашечке чая, слушала внимательно и долго. В какой-то момент могло показаться, что она полностью замерла — умерла? — пока Смерть одним резким движением не оборвёт нить жизни. Она не друг и не враг — часть нашей повседневности, такой же житель вселенной, как и мы, люди. Вот только... смерть странная.

Человечество, как и животный мир, состояло из атомов, молекул, клеток — мелкие частицы, которые вместе образовывали живой организм. Но как так получалось, что если где-то между ними обрывалась связь, то умирали и все остальные? Ведь гиб не человек, нет. Гибли молекулы. Мы все — лишь молекулы. Как и вся вселенная. Да и эти мелкие частички никуда не девались после смерти человека — жили себе дальше, просто уже не составляли ту функцию, что нужна была для мира.

И всё же...

Как так получалось, что человек умирал?

И ведь не было ничего грустнее, чем осознавать, что тебе абсолютно плевать, умрёт ли другой человек или нет. Даже если ты с ним был знаком. Даже если был почти другом...

Я давно поняла, что никто не будет со мной навсегда — это ярко подтвердил мне Алестер. А затем и вся остальная безрадостная жизнь. И теперь ещё и Тинг Моу. Да, мы общались мало, чаще всего только в институте, но каждый раз так душевно, словно покидали тонкие стены английских домов и оказывались на своей родине, среди красных пагод? Китая. У меня сложились о Тинг лишь хорошие воспоминания: добрая, чуткая, стойкая натура, способная помочь всем тем, кто нуждался в поддержке, хороших слов или просто объятиях. Она не была идеальна, в отличие от Джейсона, и мне это в ней нравилось: порой её можно застать разъярённой, недоверчивой, лишённой собственного света. И разве этого недостаточно, чтобы проронить хотя бы слезинку? Хотя бы почувствовать капельку боли? Но к сегодняшним её похоронам я полностью остыла.

Тинг теперь для меня не более, чем приятное воспоминание о Китае, в котором я, к сожалению, больше не жила.

Безликое потустороннее место — кладбище было простроным, окружённым со всех сторон невысоким забором и полным хрустящего снега, пока с неба щедро валил новый. Сегодня не было очень холодно, но порой сильный ветер пробирал до костей. Однако на кладбище оказалось тихо, по-своему жутко: тоскливые надгробия словно наполовину вылезшие мертвецы, мрачные тени от нескольких деревьев, ни единой капли современности, точно всё застыло в XIX веке. Старость и плесень — частое явление в Англии, от которого меня уже порядком воротило. Радовало, что похоронная процессия прошла быстро и без лишнего шума. Из нашей группы пришли почти все, кроме Анны и Лиама, а также собралось ещё несколько человек: кто-то с общежития, другие просто знакомые и ещё пара взрослых человек. И ни одного родителя погибшей, что меня немного смутило: Тинг ничего не рассказывала мне о родне.

Собственно, как и я.

Только когда все немногочисленные скорбящие разошлись, я рискнула подойти к Вильгельму. Его я совершенно не ожидала увидеть на кладбище, ведь была уверена, что он вообще не знаком с Тинг. Но его каштаново-рыжую макушку трудно не заметить, как и близкое присутствие к захоронению гроба.

— «Не бойся принять руку помощи. Бойся застрять в собственной темноте».

Вильгельм даже не взглянул на меня, когда я встала рядом с ним, точно с самого начала предполагал, что я к нему подойду. Он стоял ровной чёрной фигурой — как статуя древнего бога, опечаленного судьбой человечества. Впервые я видела его не в викторианском стиле, а в простом чёрном смокинге и в тёмном длинном пальто, распахнутом спереди. Лицо выражало потерянность в бытие и опечаленность в слезах радости. Нечто на грани яростного срыва и съехавшей крыши.