Шрифт:
Кто ел, тот поспешно проглатывает кусок, кто поднимал стакан или кружку, тихонько ставит обратно, а новоприбывшие здороваются лишь кивком головы и бесшумно замирают у порога. Медленным, четким, чуть дрожащим голосом читает Кризас про долю горемык, про барщину, про стародавние времена. Застыли старики с погасшими трубками, бабы подносят к глазам уголки косынок. Кризас рассказывает в стихах о погибшем далеко от Литвы, в холодном сибирском краю, книгоноше, которого угнали жандармы, заковав в кандалы, не за душегубство или злодейство — за то, что призывал он братьев говорить на языке матери и пробуждал спящих сынов отчизны.
Сверкают глаза сказителя, западают его щеки, когда он начинает греметь необычным для него зычным, призывающим голосом:
Кто же он, царь? Страны властелин? Правда, что в мире он — божество? Сгинул бы в пышных дворцах он один, Если б не лили мы пот за него. Братья и сестры, в ком воля живет, Смело за равенство в бой выходите!.. Всех дармоедов свергнет народ. Цепи тиранства сбейте, сорвите!..Кризас умолкает и пятится к стене. Все настолько взволнованы, возбуждены, что ни один не осмеливается заговорить. Кто стискивает кулак, кто сглатывает подступивший к горлу горячий комок.
— До чего же складно… Господи ты мой, подумать только…
— А чтоб тебя, швец! — я аж прослезился… — Раяускас пальцем трет глаз. — Подойди, расцелую.
Голубят Кризаса бабы, зовут друзья, а он торопливо опрокидывает кружку, приставляет к груди скрипочку и, взмахнув смычком, весело:
— Полечка! Эх, ух! Тирля-тир-ля! Эй, Адомас не век живем, может, завтра сгнием! — хватай, которая помягче!
Только портной способен на такое: растрогал, пробудил ненависть к тиранам, сочувствие к горемыкам и снова заражает всех весельем.
В самом разгаре танца на дворе раздаются крики.
Ребятишки выбегают на улицу, а танцующие вытягивают шеи к дверям.
— Козу. Какалас… — объясняют вернувшиеся.
— Что там такое? — встает из-за стола Йонас.
— Какалас хочет вашей козе бороду подпалить, вон, ловит…
Еще не успел мальчишка сообщить это, как притихшая горница уже слышит хохот и русские слова у дверей:
— Ничаво, пойдем!
Им отзывается голос Андрюса. На пороге появляются трое мужчин. Сын мастера шагает последним, подталкивая перед собой присяжного свидетеля Какаласа, которого можно купить для любого дела, и не менее знаменитого его компаньона Слункюса. Так уж повелось — вечно они припрутся незваными. Должно быть, недавно кто-то разукрасил Слункюсу лоб — до сих пор там красная заплата.
Так подталкивая, понукая друг друга, еле держась на ногах — явно хватили где-то по дороге для храбрости, — дружки вваливаются в избу. Веселье сразу затихает. Никто их не встречает, не принимает у них картузов. Даже сам хозяин глядит исподлобья, сжимая трубку.
Какалас, проблеяв несколько слов по-русски и нарочно коверкая литовские слова, плетется к молодым, протягивая им руку. Андрюс усаживает дружков. Слункюс, вытащив бутылку из кармана, со стуком ставит ее на стол:
— Невибращайте ви… внимания!..
Проходимцам все равно, ждали их здесь или они липшие. Слюнявые, замызганные, а хозяйничают как дома. Андрюс подносит им еду: вытаскивает у других из-под носа холодец, пирог, приглашает закусить. Дескать, сегодня им еще предстоит работа. Толстый, с румяными щеками Какалас, хлопая по своей голове бутылкой, вышибает пробку, чем до слез веселит приятелей, а Слункюс, поблуждав взглядом среди сидящих и стоящих, замечает Кризаса и манит его пальцем:
— Швец, гадина… Построил на дереве будку… ты над нами издевался!.. Ерунда… Ты мне сшил, порвалось..
— Я-то сшил — забор порвал, — отвечает Кризас, и гости одобрительно гудят.
— Швец, дьявол, ты ма-алчи, сукин сын… я тебя! — грозит пальцем Какалас. — Валяй казачка — получишь водки, кудлач!
— Может, другой танец тебе понравится — кнут для незваного гостя? — спрашивает портной, брякнув по струнам.
Почти все гости смехом отзываются на шутку музыканта. Гончар добавляет:
— Этому танцу и я подыграю!
Оттопырив губу, искоса поглядывая на смеющихся, даже согнувшись, Какалас копается в жилетном кармане. Отыскав мелкий медяк, швыряет через головы гостей музыканту:
— Подбирай!
— Ты бросил — ты и подбирай. Не будет музыки за Иудин сребреник!
Вполголоса поддерживает портного вся изба. Даже мастер вытаскивает изо рта трубку, чтобы хихикнуть. Ох, поделом таким, что шляются под чужими окнами да водятся с урядником! Еще лучше было бы, если б нашелся человек, который подкоротил бы им языки — перестали бы начальству наушничать!
Сначала и Какалас присоединяется к общему веселью, захлебываясь от глупого смеха, пока его пропитанные водкой мозги не соображают, над кем потешаются.