Злость Девейку разбирает: в праздник Марцелике достает из сундука наряды, повязывается косынкой, пристегивает одну безделушку, другую, все, как сорока хвостиком, щекочет Симаса, а тот, соляной столб, хоть бы глазом повел, хоть бы слово буркнул! В таких случаях мастер сам подскакивает, вертится вокруг сношеньки, подталкивает Симаса, чтобы тот туфельки жене зашнуровал. Но и здесь сынок работает, как в кузнице, — налегая от души, с пыхтением

Глядит мастер, как молодые идут в местечко: Марцелике рядом с мужем, а тот, дубинушка, будто его с четырех сторон ветром гнет, покачивается, озирается, ворон ловит.

Войдя в храм, Симас отпускает Марцелике в женскую половину, а сам плетется к мужикам. Прочитает десяток-другой молитв, обойдет «муки господни», поцелует землю и последним вылезет на костельный двор.

Не поймет Девейка, в кого это сын уродился. Не было у них в роду таких святош и губошлепов. Йонас перед матушкой оправдывается, почему он не ходит в костел, не крестится перед едой:

— Симукас за меня отдувается. Есть у нас свой ксендз — вымолит спасение.

Хорошо еще, что о сношеньке заботятся отец, мать и Йонас, не приходится ей много вздыхать. Мастер не столько у своего верстака стоит, сколько вокруг ее юбки вертится. Ежечасно сует свой ус то на кухню, то в каморку:

— Вот, Марцелике, тебе сухих на растопку. — Немного спустя приносит колоду, раскалывает. — А тут щепки.

По всякому поводу свекор цап сношеньку за ручку, за ножку и все:

— Тьфу, совсем ослеп! Думал, этo моя старушка.

Как только коза за капустой, маменька уже шлеп-шлеп ножками… Скажи, пожалуйста, какие дела! Старый воз издали слыхать!

Застигнув вот так любезничающего мужа, Агота гонит его прочь:

— Хватит уж, хватит!.. Еще увидят злые языки, пойдут толки — не сыну, а отцу сношенька понадобилась.

— Хе-хе, а я и не отпираюсь, что Марцелике моя. — Знает Девейка жену не хуже собственного верстака: чует, когда он, прикрученный, трещит.

— Симас — неповоротливый, так чего же мне ждать. И у меня сердце есть… Зажмурься, мамочка, поцелую.

Маменька шлепает поближе, замахивается сухой ручкой, норовит стукнуть старика.

— Чего губу подставляешь, ведь не с тобой целоваться, — и чмокает сношеньку в щечку, а потом, удирая от старушки, бегает по кругу, пока не находит дверь. Еще щелкает языком:

— Что с тебя, баба, толку. Шкура высохла, ребрышки стучат… Молодая мне нужна!

И в самом деле похорошела, расцвела Марцелике — привезенная из дому одежка по швам трещит. На свадьбе сидела за столом неприкаянная, словно роза, на новое место пересаженная, а теперь залюбуешься: гладкий высокий лоб, черные, тяжелые ресницы, из-под которых выглядывают застенчивые глаза кофейного цвета. Смеется — на щеках ямочки, идет — грудь легонько колышется, выбивается из шнуровки. Вся она — кровь с молоком!

Не зря так назойливо наблюдает за ней Андрюс. Йонас и отец с Марцелике разговаривают, шутят, а Андрюс ей еще и слова не сказал. Долгое время опытный охотник выслеживал каждый шаг, каждое движение невестки. Марцеле чувствует этот пронизывающий взгляд. Подавая Андрюсу на стол или прислуживая ему, женщина подходит потупившись, с дрожью в коленках и с трудом скрывает свое смущение. Если развеселилась она, заигрывает с мастером, а в это время заходит в дом белокурый, синеокий щеголь, сношенька сразу притихает. Отец уже не первый раз замечает: стесняет ее графчик своим беспрестанным поглядыванием. При Симасе и других домочадцах Андрюс остерегается, избегает смотреть невестке пря мо в глаза, но все-таки таращится на ее руки, ноги, будто видит Марцелике обнаженной.

Сношеньке все чаще не спится, по ночам выходит она на холмик, слушает пение. Который раз замечает мастер, что лицо у нее заплакано, а попытается выведать, кто обидел, ничего… дескать, дым глаза ест, соринка попала. Знает мастер, какой дым ей покоя не дает, а за соринкой, в глаза попавшей, начинает подглядывать. Если Андрюс дома, сердце мастера так и трепещет: только бы не случилось то, что навлечет позор на весь дом. Надо или не надо он то и дело забегает на половину сношеньки, попивает водицу, ищет на полке какую-нибудь снасть, стыдит сына:

— Тоже мне органист — по целым дням на лавке играет.

Однажды видит отец: Марцелике, сунув белье под мышку, спешит на речку. Несколько минут назад он слышал, как разговаривал с ней Андрюс, но о чем — не разобрал.

Только сношенька скрылась в ивняке, выходит и Андрюс. Поглядывая на облака, насвистывая, как будто вышел он по своим делам, щеголь шагает кружным путем. Отец наблюдает из окошка мастерской: не обмануло его сердце — возле горшениного луга сынок тоже сворачивает к речке. Не столько любопытство, сколько стремление узнать всю правду гонит мастера следом. Он не торопится: раз оба в сговоре, вначале мешать не следует. Пусть птахи слетятся, а как уже примутся крупу клевать, тут мастер и набросит петлю.