В ту ночь, когда в больнице стало тихо, как в храме, тишину нарушал только стук моего растревоженного сердца. Анна давно ушла домой, а ее слова прокладывали извилистые пути в моем отчаянии.

Я смотрела в темное пространство перед собой, и единственное, что ощущала во мраке ночи, – непреодолимое ничто, пустоту, обессмысливающую каждый вздох.

Ригель лежал в нескольких шагах от меня, и все же он никогда не был так далеко.

– Ты хотел уйти, – прошептала я в темноту.

Я лежала неподвижно и, конечно, не видела его. А мне и не надо было: я могла до мельчайшей черточки представить его лицо.

– Ты хотел уйти, ничего мне не сказав, потому что знал, что я попытаюсь тебя остановить. Знал, что я тебя ни за что не отпущу.

Повернув голову на подушке, я посмотрела в темноту, где был Ригель, и увидела его ясно, как днем.

– Мы с тобой должны быть вместе, хотя, возможно, ты так не думал. В этом-то и разница между нами: я всегда любила помечтать и слишком часто себя обманывала. А ты… никогда.

К горлу подкатил комок, но я не сводила с Ригеля глаз. Я чувствовала, как теснятся во мне и просятся наружу слова, движимые неведомой силой.

– Помнишь свою розу? Ты растерзал ее на части, чтобы я не поняла, что она от тебя. Ты всегда боялся, что я увижу тебя таким, какой ты есть, и зря, – прошептала я срывающимся голосом, – потому что я вижу тебя, Ригель. И единственное, о чем я жалею, что не разглядела тебя раньше.

Как я ни сдерживала слезы, они снова обожгли глаза.

– Я хотела, чтобы ты позволил мне тебя понять, но ты всегда меня отталкивал. Я думала, ты боишься довериться мне, поэтому не подпускаешь к себе, не даешь мне ни единого шанса… Но, Ригель, ты лишал этого шанса себя, а не меня.

Я сморгнула слезу.

– Ты ко мне несправедлив, Ригель.

Я задрожала, как будто внутри меня случилось землетрясение и воздух в палате вдруг стал едким и горячим.

– Ты ко мне несправедлив, – опять упрекнула я сквозь слезы. – У тебя никогда не было права решать за меня… и держать меня на расстоянии вытянутой руки. А теперь ты снова собираешься меня бросить… Но я тебе этого не позволю, – настаивала я. – Слышишь? Не позволю!

Я сдернула одеяло и в отчаянии потянулась к его неподвижному телу, которое было где-то рядом и одновременно слишком далеко от меня. Я села на кровати, свесила ноги, ступни коснулись прохладного пола. Затекшая лодыжка заныла, и пришлось опереться на матрас, чтобы встать, но ноги подкосились, и я рухнула на пол. Предплечье пронзила резкая боль, ребра, казалось, вонзились в плоть. Я закусила губу и тихо заныла. Что бы подумала медсестра, если бы сейчас меня увидела?.. Жалкое зрелище.

Еще какое-то время полежав на полу, я все-таки нашла в себе силы доползти до его кровати. Я нащупала руку Ригеля и потянула ее к себе. Сжала его ладонь и вспомнила, как много раз он сжимал мою, в темноте подвала, когда мы были детьми.

– Не оставляй меня, – умоляла я, стоя на коленях и плача, – только не сейчас, пожалуйста. Не уходи туда, куда я не смогу добраться. Позволь мне быть рядом с тобой. Давай останемся вместе, потому что мир, в котором нет тебя, для меня невыносим. Я верю, Ригель… я хочу верить, что все-таки существует такая сказка, где волк берет девочку за руку. Останься со мной, и давай напишем нашу сказку вместе! Пожалуйста!

Я прижалась лбом к его руке.

– Прошу тебя, прошу, прошу… – повторяла я, всхлипывая.

Не знаю, сколько я просидела у его кровати, желая слиться с его душой. Но в ту ночь что-то изменилось. Если он и правда меня слышал, тогда я отдам ему все, что у меня есть.

На следующий день я попросила медсестру больше не задергивать занавеску, отделяющую меня от Ригеля, ни утром, ни вечером, чтобы мне было не так тоскливо лежать в этой палате. Мол, посмотрю на парня на соседней койке, и сразу становится как-то веселее.

Приехала Анна и, казалось, меня не узнала. Я сама не знала, куда девались потухший взгляд и равнодушное выражение лица? Она вошла в палату, когда я уже проснулась и полусидела с сосредоточенным видом.

– Доброе утро! – первая бодро поздоровалась я.

От удивления Анна часто заморгала. За ее спиной появилась Аделина.

– Привет, – мягко поприветствовала я подругу.

Аделина недоуменно переглянулась с Анной, а потом снова посмотрела на меня, уже не таким тревожным взглядом, как минуту назад.

– Привет, дорогая!

Вскоре она уже заплетала мне волосы, пока я ела яблочное пюре из баночки.

Друг за другом тянулись монотонные дни.

Мое состояние постепенно улучшалось. Каждую свободную минуту я разговаривала с Ригелем, чтобы он слышал мой голос. Читала ему рассказы о море, рассказывала новости, которые узнавала от Анны.

В палату регулярно заглядывал доктор Робертсон и проводил осмотр. Поговорив со мной, он всегда подходил к Ригелю, и в этот момент время как будто останавливалось, я чувствовала, как от удушающей надежды у меня перехватывает дыхание. Я следила за выражением лица доктора, ожидая, что он, например, вскинет бровь или слабо улыбнется, углядев в неподвижном теле Ригеля какие-то изменения, которые другим врачам были не видны: едва заметное движение, реакцию – все, что не могло ускользнуть от его профессионального взгляда.