– Уходи!

Лайонел опустил глаза в пол.

Это правда, что у меня сердце бабочки. Я летела на свет до тех пор, пока не сгорала. Психолог сказал бы, что такое поведение – результат внутренней деформации, произошедшей в детстве. Но сейчас, как я ни пыталась заставить себя взглянуть Лайонелу в глаза, ничто не могло убедить меня простить его. Он вырвал часть моей души.

Лайонел сжал губы, подыскивая ответ, но никакие слова не могли вернуть мне то, что у меня отняли. Наконец, побежденный, он покачал головой, повернулся и медленно пошел к двери.

– Лайонел! – Я посмотрела на него. – Больше сюда не приходи.

Он нервно сглотнул и, бросив на меня прощальный взгляд, ушел. Он так и не обернулся к Ригелю. Может, потому, что такие люди, как Лайонел, не способны видеть реальность во всех красках. Им не хватает мужества, чтобы посмотреть ей в лицо и заглянуть внутрь себя. Даже если в результате их же поступков в ней появились темные оттенки; даже если они прорвали ткань реальности, и из нее вытекли чернила. В конце концов они просто уходят, не осмеливаясь посмотреть правде в глаза.

У меня не было аппетита, поэтому подносы с едой, которые мне приносили, часто оставались нетронутыми. Анна пыталась убедить меня есть через силу, но тщетно.

В ее взгляде прочно поселилось уныние, которое я чувствовала и в тот вечер, когда она помогала мне поудобнее устроиться в кровати, чтобы сломанные ребра не болели.

– Ну как, так лучше? – спросила она меня.

Я едва заметно покачала головой. Через мгновение рука Анны коснулась моей щеки, и я посмотрела в ее глаза, в которых увидела дрожащую, измученную нежность.

Анна долго гладила меня по щеке, вглядывалась в меня, и я поняла, что она собирается что-то сказать.

– Я боялась, что потеряю и тебя. – Горестные складки на лбу у Анны стали глубже. Она опустила голову и беззвучно заплакала, обхватив руками колени. – Не знаю, что бы я делала без твоей милой улыбки. Не знаю, что бы со мной было, если бы я больше никогда не застала тебя утром на кухне и не услышала от тебя «Доброе утро», и не посмотрела бы в твои ласковые глазки. Не знаю, как бы я обходилась без твоего счастливого личика, которое напоминает мне о том, что день прекрасен, даже когда идет дождь, или о том, что по большому счету у меня нет никакого повода для грусти. Не знаю, что бы я делала без тебя, без моей Ники…

Я почувствовала, как ее срывающийся голос прорывается ко мне сквозь туман апатии и оцепенения. Свободной от капельницы рукой я накрыла ее теплую ладонь. Анна подняла голову, и в ее небесных глазах, которые я так любила, я словно увидела отражение своих радужек, дрожащих от слез.

– Ты мое солнышко, – прошептала она, глядя на меня глазами матери.

Я потянулась к ней, и Анна прижала меня к себе, баюкая, как ребенка. Наши сердца соприкоснулись и плакали вместе. Я выплакивала ее горе, она – мое. Как мать и дочь – родные и неразлучные.

Анна наклонила голову, и ее глаза скользнули в сторону. Она посмотрела на Ригеля с той же отчаянной любовью, с какой смотрела на меня: сосредоточенно и проникновенно, как умеют смотреть только взрослые, хотя нет – только матери.

И я вдруг поняла. В тишине палаты я поняла, что Анна все о нас знала. И в ту же секунду мое сердце рассыпалось, как карточный домик.

– Я не знала, как тебе сказать, – прошептала я сдавленно, – просто не могла этого сделать и страшно мучилась, оттого что обманывала тебя. Ведь ты – самое прекрасное, что со мной когда-либо случалось… Я боялась тебя потерять. – Теплые ручейки потекли по моим щекам, и я почувствовала, что разваливаюсь на части. – Я раскололась напополам. Анна, я всю жизнь тебя ждала, ты даже не можешь себе представить, как я тебя ждала, но Ригель… Ригель – это все, что у меня есть… все. А теперь он… – Я прижала запястье к глазам, чтобы остановить слезы.

Анна снова обняла меня и ничего не сказала. Она наверняка догадывалась, что наша семья столкнулась с каким-то непреодолимым препятствием. Может, поэтому она ни в чем меня не винила.

– Ригель рассказал мне о вас, – прошептала она, и мое сердце остановилось, словно в нем заклинило ржавую шестеренку.

Я задрожала в смятении и прижалась к ней сильнее, ожидая, что она продолжит.

– Ему пришлось это сделать, потому что иначе я бы не согласилась выполнить его странную просьбу о прекращении процедуры усыновления. Он хотел, чтобы у тебя была полноценная семья. – Анна взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза, потом прислонилась своим лбом к моему и застыла так, пока слезы не утихли.

– Доктор Робертсон не сказал тебе кое-что, чтобы особо не обнадеживать, – прошептала она через некоторое время. – Но… мне он сказал, что голоса любимых могут помочь тем, кто лежит в коме. Это не доказано, но такая вероятность есть.

Я молчала, и Анна продолжила:

– Якобы голос любимого человека стимулирует сознание и долговременную память. Мы с Норманом, конечно, дороги Ригелю, но ты… – Анна опустила голову. – Ника, в тебе есть какая-то особая сила. Мне кажется, он тебя услышит.