Каждый раз, когда доктор Робертсон уходил, мое сердце сжималось так сильно, что мне приходилось закусывать губу, чтобы громко не застонать.

В нашей палате стало чуть-чуть повеселее. Я попросила не опускать жалюзи на окнах, чтобы Ригель мог видеть небо. Или, точнее, чтобы мог его видеть моими глазами.

– Сегодня идет дождь, – сказала я ему однажды утром, выглянув наружу. – Небо переливчатое… Похоже на металлическую пластину. – Потом я кое-что вспомнила и тихо добавила: – Похожее небо мы часто видели, когда жили в Склепе, помнишь? Дети говорили, что мои глаза такого же цвета…

Мои слова, как всегда, остались без ответа. Порой мне так хотелось услышать его голос, что я воображала, будто слышу, как Ригель мне отвечает. А бывало, на меня наваливалась такая безысходность, что, казалось, я не смогу выиграть эту битву за жизнь Ригеля. Чем больше проходило времени, тем слабее становилась надежда на то, что он очнется, тем сильнее было разочарование, которое лишало меня аппетита и истончало мои запястья.

Билли с Мики всячески старались меня подбодрить, а Анна всегда находила слова, чтобы вселить в меня уверенность и спокойствие хотя бы на тот час, пока она была со мной. Она приносила ежевичное варенье, возила меня по больнице в кресле-каталке.

Однажды Анну позвала медсестра, и она ненадолго оставила меня у кофейного автомата в коридоре, заверив, что скоро вернется. Наверное, она испугалась, когда, вернувшись, не нашла меня там, где оставила. Встревоженная, она искала меня по всему этажу, а обнаружила в нашей палате, рядом с кроватью Ригеля: моя рука лежала на его руке.

– Ника, ты сильно похудела. Тебе надо больше есть, – прошептала Анна позже, выбрасывая тосты с вареньем, к которым я так и не притронулась.

Заложница непроницаемого мира, я не ответила, и Анна смиренно опустила голову, подавленная этим молчанием.

Потом она помогла мне принять душ, и, увидев себя без одежды в зеркале ванной, я как будто увидела саму жизнь, которую отдавала Ригелю всю без остатка. Если помимо души у меня и было что отдать Ригелю, то это кожа да кости, да еще темные круги под глазами и выпирающие скулы на худом лице.

По ночам я почти не спала. Замерев под одеялом, я слушала тихое пиканье аппарата, фиксирующего работу сердца Ригеля, и считала удары, молясь, чтобы они не прекратились. Ужас от того, что я усну, а проснувшись, не услышу этот звук, был таким безысходным, что я задыхалась.

Заметив во мне признаки крайнего нервного напряжения, медсестры давали мне снотворное, но я сопротивлялась успокоительным с таким неистовством, что довела свой организм до истощения.

– Так больше не может продолжаться, – сказал доктор Робертсон однажды вечером.

Похоже, я и правда довела себя до полного изнеможения, поэтому и процесс выздоровления замедлился. Из-за слабости я едва могла пошевелиться.

– Ника, ты должна больше есть и отдыхать. Если не будешь хорошо спать по ночам, то пролежишь здесь еще очень долго. Ты этого хочешь?

Он посмотрел на меня, малюсенькую куколку бабочки, накрытую большим одеялом, и сокрушенно покачал головой.

– Скажи, в чем дело? Почему ты сопротивляешься действию снотворного? С чем ты борешься?

Я медленно повернула голову и увидела в его глазах свое отражение: серые глаза в пол-лица, на котором застыло то ли безумное, то ли флегматичное выражение, а еще упрямство. В общем, я была похожа на вредное привидение.

– Со временем, – честно призналась я, удивившись своему скрипучему голоску.

И доктор Робертсон посмотрел на меня с понимающим сочувствием.

– Каждый день уносит его от меня все дальше.

Билли с Мики часто забегали узнать, как у меня дела, и Аделина приходила каждый день, развлекала меня разговорами, заплетала косы, словно маленькой девочке.

Я привыкла к частым посетителям. Однако могла ли я представить, что однажды днем в палату войдет Асия?

Сначала я подумала, что обозналась, но когда Аделина встала со стула, тоже удивленная ее появлению, я поняла, что глаза меня не обманули. Асия была без макияжа, что не умаляло ее красоты, и выглядела она, как всегда, очень элегантно – волосы завязаны в хвост, серая облегающая толстовка подчеркивала стройную фигуру.

Она настороженно огляделась, как делают дети, оказавшись в незнакомой обстановке, и на мгновение я подумала, не пришла ли она просто потому, что искала Анну. Затем наши взгляды встретились. Прошло мгновение, прежде чем она осмотрела меня с ног до головы, скользнув глазами по моему изможденному лицу и худому телу, на котором, как на вешалке, висело свободное домашнее платье.

Я услышала, как Аделина тихо сказала:

– Ну что ж, оставлю вас ненадолго.

– Нет, – возразила Асия, останавливая ее, затем более мягким тоном добавила: – Пожалуйста, останься.