Шрифт:
– Организуем, – бросаю я сухо.
На самом деле не знаю, что чувствую. Разобраться в своих эмоциях не могу.
«…зачем ты меня везешь к себе…» – сам этим вопросом задаюсь.
Измотан не меньше Ю. Выпотрошен.
А с Юнией как-никак нужна маска. Нужны силы.
Но выбора нет. Приходится тащить.
«Нельзя ее сейчас оставлять одну», – то, в чем я уверен.
– Вещи мои отдашь? – шепчет она, едва подъезжаем к жилому комплексу, в котором я пару месяцев назад купил квартиру.
Сам еще не жил в ней.
Но Ю отвечаю твердо:
– Дома.
Забираю все и веду ее к подъезду.
Неудивительно, что консьерж меня не узнает. Представляюсь сам, а заодно и Юнию.
– Нечасто здесь бываешь? – интересуется Ю в лифте.
– Второй раз.
– А где живешь? У родителей?
– Чаще всего.
– Чаще всего? Мм-м… Где же еще?
Замирая на ней взглядом, не успеваю ответить. Кабина замирает, и створки лифта распахиваются.
Кладу руку на поясницу Ю, подгоняя, чтобы выходила.
– Весь этаж твой? – выдает новый вопрос, пока я открываю ключом-картой дверь.
– Да.
– И зачем столько?..
Замолкает, когда подталкиваю в сторону спальни.
Вижу, что начинает нервничать. Игнорирую это, чтобы не обострять ни ее, ни свои реакции. Показываю, как пользоваться душем, и выхожу.
Сбрасывая у кровати вещи, в какой-то момент вскидываю голову, чтобы убедиться, что моя Филатова справилась с шоком, который у нее вызывали стеклянные стены и двери ванной.
Она тут же отворачивается.
Моя очередь наблюдать за тем, как она раздевается. Не отвожу взгляда, и когда принимает душ. Кажется, что дрожит. Плохо отрегулировала воду?
Блядь…
Входить к ней, чтобы проверить, не рискую.
И лишь в этот момент осознаю, что у прозрачных стен преимущество, только когда внутри находится Ю. А как собираюсь справляться я?
27
Я не забывала…
Это какое-то изощренное издевательство.
Я в клетке. Стеклянной, мать вашу, клетке.
Упершись взглядом в стену, стою под струями теплой воды, трясусь и тихо плачу. Увидев снова шрамы Яна, не смогла справиться с болью.
А он наблюдает. Не оставляет меня ни на минуту. Чувствую его взгляд непрерывно. Наливаю гель в ладонь, скованно скольжу по телу. Нижнюю часть особенно стыдно мыть, но не ходить же мне теперь грязной. Если не приведу себя полностью в порядок, тревожность заест.
Зачем я согласилась поехать с ним?
А как я могла не согласиться?
И дело не в том, что Нечаев настаивал. Я сама молила Бога, чтобы он не сдавался.
Потому что…
«Иногда ты чувствуешь, что сейчас человека отпускать нельзя…»
Он не просто мои мысли озвучил. Он мне душу наизнанку вывернул. И спрятать ее обратно я уже не смогла. Как бы ни было больно и тяжело рядом с Яном, я тоже не хотела его отпускать. Чересчур острым было осознание, что именно сегодня без Нечаева не справлюсь. Слишком навязчивым было ощущение дежавю. Чрезвычайно сильным был страх, что ситуация повторится, и за ночью близости протянется многолетняя разлука.
Вытершись и завернувшись в полотенце, выбираюсь из стеклянной клетки, чтобы оказаться рядом с Яном в спальне.
На нем только спортивные штаны. Я взгляд выше пояса поднять не решаюсь. Пока не соображаю, что и в пах ему смотреть – тоже не дело.
Лицо заливает жаром, когда, миновав в спешке торс Нечаева, встречаюсь с ним взглядом.
Сердце, признавая ошибку, падает ниже нулевой отметки. Падает, чтобы взлететь. Вырабатывая реактивную скорость, пылает, словно выпущенный в небо салют.
– Оденешься, выходи на кухню, – задвигает Ян своим обычным, ничего не выражающим, тоном.
В то время как я замечаю, что уши у него горят.
Это единственный индикатор… Эм-м… Индикатор того, что он не так спокоен, как хочет казаться.
Растерявшись, я не успеваю сказать, что мне на его кухне делать нечего. Ни есть, ни пить хочу. Господи… Да мне просто не полезет! За эти долбаные нервные сутки мой желудок не то чтобы уменьшился… Он практически исчез! Остался какой-то жалкий рудимент, неспособный принимать пищу.