Да… и однажды это случилось… Возвращался я из соседнего села, где делал прививки от оспы. Был вечер. С запада тянул свежий ветерок. Шел я грустный — ведь целый день не был я в своей деревне и потому не видел Решиман. От печали на сердце я чуть слышно запел:

О виночерпий, в разлуке с любимой

я пил кровь, ставшую вином.

Тоска сдавила мне душу, глаза затуманились слезами, и мне стало жаль самого себя…

У дороги, неподалеку от деревни, росло большое абрикосовое дерево. Подхожу я ближе к нему и вижу — прислонившись к стволу и явно поджидая кого-то, стоит Решиман. Ее волосы золотыми прядями ниспадали на узкие плечи. Я так и застыл на месте.

Эти мгновения показались мне вечностью. Потом Решиман сказала… нет, проворковала своим нежным сладким голосом:

— Джи, почему вы все время преследуете меня?

— Потому, — ответил я, — что люблю тебя, что не могу жить, не видя тебя.

— Господин, все подруги дразнят меня, — продолжала Решиман. — Это нехорошо, что вы бегаете за мной. Вот стану ругать вас, тогда…

— А разве я запрещаю? Ругай сколько душе угодно. Я же буду слушать тебя, потом соберу твои ругательства, сплету из них гирлянду и повешу себе на шею.

— Я неученая, — ответила Решиман. — Мне не понять ваших речей. Очень прошу вас об одном — перестаньте преследовать меня. Отец сердится. Говорит: «Если мальчишка не возьмется за ум, убью его».

Я склонил перед ней голову:

— Вот моя голова. Отруби ее, если хочешь.

— Да разве я говорила, что хочу вашей смерти? — мягко упрекнула она.

— Я хочу собрать пыль, на которую ступала твоя нога, приложить ее к своему лицу и тут же с твоим именем на устах оставить бренный мир — вот моя единственная мечта, — приложив руку к сердцу, сказал я.

Решиман улыбнулась — не по-девичьи, по-женски. Она оторвала взор от земли и мгновение пристально смотрела на меня. Потом ее ресницы, словно легкие лепестки розы, опустились, и в следующий миг с громким смехом она уже бежала прочь. На бегу она оборачивалась, посматривая на меня.

Какое-то время я стоял недвижно, словно каменное изваяние. Потом припустился вслед за Решиман. Она бежала быстро, как молодая лань. Иногда до моего уха долетал ее звонкий смех. Шаг за шагом расстояние между нами сокращалось.

Я почти настиг ее, но она побежала еще быстрее.

И снова я догонял ее…

— Не смей… Не гонись за мной… Говорю тебе… Нехорошо это…

Я сделал последний рывок, схватил ее, поднял на руки:

— Говори, куда убежишь ты теперь?

— Отпусти. Сейчас же отпусти. Оставь меня, я пойду домой, — просила она чуть слышно.

Остановившись около чинары, я нежно опустил ее на зеленый ковер и сам, переводя дыхание, присел рядом.

— Никуда тебе не убежать от меня. Поняла?! — засмеялся я.

Она молча поправила свои растрепавшиеся волосы.

Мы были теперь далеко от деревни. Вечерняя заря погасла, но еще серебрилась, как нить, прозрачная вода в реке. Лес, покрывающий горы, утонул во мраке спустившейся ночи. Показались редкие звезды.

И тогда я спросил Решиман:

— Когда ты выйдешь за меня замуж?

— Никогда.

— Почему?

— Ты принадлежишь к касте тели, а я к моголам, — капризно ответила она.

— Ну и что же? — спросил я, взяв руку Решиман в свою. — Разве ты не любишь меня?

— Нет, конечно.

— Почему же ты сидишь в таком случае здесь со мной?

Решиман ответила взглядом, полным любви.

Потом, отчего-то вздрогнув, она задумчиво произнесла:

— Ох и попадет мне сегодня. Отец, наверное, ищет меня. Правда, я сказала, что пошла навестить тетю. Но сейчас ведь слишком поздно…

Я прервал ее:

— Такую вредную девчонку стоит хорошенько отстегать.

— Я уверена, ты никогда не ударил бы меня, — ответила Решиман.

— Конечно, — съязвил я, — ты ведь из моголов, а я тели.

Решиман положила на мое плечо свою тонкую руку, а потом бессильно уронила голову мне на грудь.

В этот миг мне показалось, что на небе весело засмеялись звезды, что нежные дрожащие облака в неведомой радости заплясали в свете луны, что порывы ветра, притаившиеся в листве чинары, запели песнь во славу вечной жизни. Я гладил длинные волосы Решиман, и счастье переполняло мое сердце. Когда же я, охваченный страстью, потерял над собой власть и коснулся губами ее губ, мне почудилось, что на ее губах я ощутил и сладость горного меда, и нестерпимый жар пылающего костра, и мучительную радость любви, и дарующее жизнь страдание.