Возле двери что-то глухо стукнулось о дощатый пол. Я осторожно выглянула в коридор и с облегчением вздохнула – вот он, мой саквояж! По коридору не спеша уходил лопоухий тролль в черно-серой балахонистой робе. Я крикнула ему: «Спасибо!», и тролль, не оглядываясь, махнул рукой.

Когда мне принесли саквояж, на душе стало спокойнее, – словно со мной вновь оказалась частичка родного и знакомого мира, в котором все-таки было немало хорошего. Саквояж был сделан на заказ хорошим мастером. Очень большой, шоколадно-коричневый, блестящий, с двумя ремнями и сверкающими пряжками, с неброским выбитым цветочным узором по краям, с вместительным внешним карманом, он пережил со мной немало путешествий – и в карете, и в поезде. Но на драконе летал впервые!

Я щелкнула пряжками – саквояж послушно открылся. Так, что же мне сейчас пригодится? Я достала сверток с янтарно-желтым мылом в деревянной коробочке, с двумя полотенцами – большим розовым и маленьким зеленым, косматой волокнистой мочалкой. Еще картонный пакет с бельем. Замшевые туфли на крошечном квадратном каблуке – с каким наслаждением я сброшу тяжелые дорожные боты! Халат – приличный, бордовый, бархатистый. Разгуливать по отелю в нем, конечно, неприлично, а вот дойти из кабинета до умывальни и обратно все-таки можно (ох, надеюсь, когда я буду в халате, не столкнусь снова с господином Эдвином!) А после того, как стану чистой и свежей, я надену… надену…

Так какое же платье надеть – из тех, что скромные, но выглядят достойно? Серебристо-серое, со струящейся юбкой и неглубоким вырезом, украшенным кружевной тесьмой? Или же бежевое – строгое, закрытое, с крупными деревянными пуговицами на лифе? Нет, бежевое пока отложу. Оно выглядит элегантно, но очень просто. Боюсь, если я надену это платье, при тусклом освещении отеля цвет моего лица будет выглядеть желтоватым и болезненным.

«Так, прекрати! – снова осадила себя я. – Какая разница, какое на тебе будет платье? Что еще за глупости лезут в голову? Не планируешь же ты красоваться перед господином Эдвином?»

– Нет, не планирую! – твердо сказала я вслух и назло себе достала из стопки именно это невзрачное бежевое платье. Повесила его на спинку кресла, аккуратно расправила (отличная материя, почти не мнется!) – и вздохнула.

Я подумала, что уже лет восемь ни перед кем, кроме мужа, не красовалась.

Марис приметил меня на конкурсе, где я, шестнадцатилетняя художница, полная надежд и больших планов, показывала маститым мастерам свои акварельные пейзажи. Я рисовала их по-честному, без всякой магии, и очень старалась! О том, как над ними работала, я рассказывала, немного волнуясь, но довольно уверенно и бойко. Но вдруг я столкнулась с заинтересованным взглядом молодого черноволосого мужчины с родинкой на щеке – и сбилась, запнулась, замолчала. «Что же вы, деточка? Вы очень хорошо говорили! Продолжайте!» – подбодрил меня добрый профессор с белой бородкой клинышком. Но я лишь кашлянула и нелепо пробормотала: «Это всё. Благодарю за внимание». Профессор тогда огорченно вздохнул. Впрочем, мне все равно поставили высшие баллы и вручили приз – громоздкую деревянную коробку с кистями и масляными красками.

Мои пейзажи еще долго располагались в Новой художественной галерее на Побережье. Но меня уже не слишком это волновало. Я думала только о Марисе – о черноволосом мужчине с родинкой, молодом художнике и преподавателе изящных искусств. После конкурса он похвалил мои работы (правда, высказал некоторые замечания – и довольно едко). Потом вызвался меня проводить, и мы в неказистой карете отправились к особняку, где я жила вместе с папой (мама умерла, когда я была совсем маленькой и еще не ходила в лицей). Всю дорогу мы говорили об искусстве – точнее, он говорил, а я слушала и кивала. А потом… Мы начали встречаться почти каждый день и через год, в семнадцать, я стала его женой.

Да что же такое?! Опять Марис! Достаточно!

…Интересно, догадался ли кто-нибудь в этом восхитительном отеле разогреть для меня воду? Если нет, надо обязательно попросить, – я не хочу плескаться в каком-нибудь ледяном корыте и подхватить простуду.

Прежде чем закрыть саквояж, я опустила руку на самое дно и убедилась, что самое ценное – то, что завернуто в плотный розовый сверток – на месте. Да нет, это не ценное, а бесценное! Совершенно успокоившись, я щелкнула блестящими замками. Под «прекрасный диван» мой увесистый саквояж не поместился – пришлось разместить его под письменным столом.

Уложив приготовленные вещи в квадратную холщевую сумку, я заперла дверь, переоделась. Плотно запахнула на груди халат и, взяв сумку, с опасением вышла из комнаты. После того, как я познакомилась с вершиком Шаной – вязаным шариком на ножках! – я была готова встретить кого угодно: говорящих пауков, порхающих пингвинов, гномиков ростом с кулачок…

И отшатнулась, увидев возле двери долговязого, печального, очень худого и почти прозрачного человека в сером мешковатом костюме. У человека были впалые глаза, впалые щеки, лысый череп, и походил он то ли на призрака, то ли на окончательно изможденного человека, который не спал много ночей подряд.

– Совершенно недоброе утро! – печально сказал незнакомец, глядя на меня.

– Почему недоброе? – прошептала я.

– Пасмурно. Сыро. Скоро осень. И встретить девушку в халате – плохая примета.

– Отчего же плохая? – растерянно поинтересовалась я.

– Примета гласит, что девушка займет умывальню на час… – грустно заявил человек и пошел прочь. Но вдруг обернулся и проговорил: – Я Человек номер Четыре. Неприятно познакомиться.

Глава 7. Мастихин