В низинах все выгорело, но по плоскогорьям деревья уцелели и плодоносили. Тяжелые от плодов ветки свисали почти до земли, кое-где даже ломаясь. Издали Лине показалось, что между деревьев есть сборщики, но когда они подъехали, то никого не увидели.

Процессия притормозила на краю сада. Деймур спрыгнул с коня и, задыхаясь от волнения, нырнул в аллеи между деревьями:

— Волен? Никс? — Он звал своих слуг. Тех, кто, по его мнению, сейчас должен был на сборе урожая.

Ответом ему была тишина. Кнест пробежал еще несколько шагов между деревьями. Сложил руки у рта:

— Волен! — закричал он. Голос бывалого вояки немного дрожал.

Кто-то вынырнул вдали. Уронил корзину на землю. Обернулся.

— Кнест! Кнест приехал! — с восторгом и радостью прокричал человек.

То тут, то там стали появляться лица. Мальчишки спускались с деревьев, женщины ставили корзины и бежали по аллее, мужчины, носившие к возам ящики с фруктами, возвращались в сад.

— Кнест!

— Кнест Деймур!

— Вернулся!

— Хозяин!

Радостные крики отдавались эхом и разносились по всему саду. Люди перекрикивались, пытаясь сообщить новость самым дальним.

Обоз остановился. Вышла Мара Деймур. Женщина не сдержала эмоций и просто расплакалась. Сестра обняла ее за плечи, не зная, утешать или радоваться вместе с ней.

— Кнест! — Наконец к обозу подошел один из мужчин. Все были одеты в простые штаны и холщовые рубахи. Лина не могла понять, кто перед ней — придворные или просто крестьяне.

— Рорт! — Деймур бросился обнимать пришедшего. — Живы! Целы!

— Да вот! Как видите! — Казалось, воевода немного смутился. — Урожай собираем. Хороший год.

— А что ж, не всех вывел?

— Всех…

Повисла тишина. В саду была от силы сотня человек. Сотня на весь Мельхорм. Рорт продолжал:

— Девок с малыми детьми по домам оставили. Да таких немного. Семей пять. Остальные все тут. Кто не сгорел и не уехал. — Мужчина беспомощно повел рукой, показывая на людей.

Кнест зажмурился, как от боли. Отступил от Рорта. Посмотрел на людей.

— Спасибо вам!

Толпа загудела. Женщины всхлипывали, мужчины хорохорились, но все были рады. Рады и благодарны.

Те, кто ехал из Реаты, разбредались по саду, смешиваясь с местными. Те охотно приветствовали приезжих. Искали земляков. Лина увидела в толпе знакомое лицо.

— Дарна! Дарна! Это же я, не узнаешь?

— Ах! Чужемирка! Так что же ты, до храма так и не доехала?

— Вот представляешь, — Лина в наигранном разочаровании поджала губы, — так и не доехала.

Дарна подошла обнять свою подопечную.

— Э-э, — фермерша уперлась в живот, — тепереча тебя в храм и не возьмут-то!

— Да ладно?! Что, беременным нельзя? — Лина готова была рассмеяться.

— Не. Не берут.

— А мы только думали тебя верхом посадить, — раздались голоса откуда-то из-за спины. Засмеялись мужчины. Не зло, но громко.

— А ну цыц! — Деймур побагровел. — Кто сказал?

Люди замолкли в секунду, мужчины побледнели, да и Дарна опешила и отпрянула от Лины.

— Кто сказал? — повторил Деймур вопрос. — Извиниться перед кнессой.

Кажется, только тут Дарна рассмотрела, что Лина одета богато. Что под руку ее поддерживает сама кнесса Деймур. Что спешилась она из кареты, а не с обоза.

Молодая кнесса Левиан покачала головой и положила руку на плечо Деймура.

— Полно вам. Не злитесь. Они не знали. — Лина повернулась к толпе. — Я обещала мужу, что не буду выяснять, кто подсунул мне самого глупого коня из кнестовой конюшни. — Она еле сдерживала смех, и собравшиеся видели это. Лина прищурилась. — Но я буду не я, если однажды к вам верхом не приеду! — Она провела рукой по платью, подчеркивая свой округлившийся живот. — Только не в этом году, пожалуй.

Толпа облегченно загудела, кто-то нервно засмеялся, Дарна подошла:

— Позвольте поприветствовать вас, кнесса…

— Левиан. — В толпе опять повисла тишина. Весь Рузгард знал эту фамилию. А Лина продолжила: — Я жена кнеста Скима Левиана. — Она глазами нашла среди прибывших мужа. Все, кто стоял рядом, проследили за ее взглядом и, кажется, вовсе перестали дышать. А Лина с гордостью продолжала: — Источника Рузгарда и его Величайшего.

Ским чуть повел бровью, глядя на жену. После обернулся к толпе, расправил плечи, высоко поднял голову.

— Ой, мамочки, — раздалось чье-то сдавленное. И тут же хриплое: