чуть сиреневые сумерки спускались на землю.Сиренево-розовой,

дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой,

свирепой снежной пустыней. Отсюда до отца было дальше всего,

хотя я видела через Неву его фабрику и знала, что влево от

главных корпусов стоит старенькая бревенчатая амбулатория...

и я пошла через Неву.

Очень узенькая тропинка через Неву была твердой, утопт

анной, но какими-то неверными, чересчур легкими шагами: она

была ребристой, спотыкающейся. Правый берег высился неприст

упной ледяной горой, теряясь вверху в сизо-розовых сумерках.

У подножия горы закутанные в платки, не похожие на людей же

нщины брали воду из проруби.

"Мне не взобраться на гору",- вяло подумала я, чувствуя,

что весь мой страшный путь был напрасен.

Я все же подошла к горе вплотную и вдруг увидела, что

257

вверх идут еле высеченные во льду ступеньки.

Женщина, немыслимо похожая на ту, что тащила гроб,в та

ких же платках, с таким же коричневым пергаментным лицом,по

дошла ко мне. В правой руке она держала бидон с водой литра

на два, не больше, но и то клонилась направо.

– Поползем, подруга?
– спросила она.

– Поползем!...

И мы на четвереньках, рядышком, тесно прижавшись друг к

другу, поддерживая друг друга плечами, поползли вверх, цепл

яясь руками за верхние вырубки во льду, с трудом подтягивая

ноги, со ступеньки на ступеньку, останавливаясь через каждые

два-три шага.

– Доктор ступеньки вырубил, - задыхаясь, сказала на четв

ертой остановке женщина.
– Дай ему бог... все легче...за во

дичкой ходить...

Но я не подумала, что это она говорит о моем папе. Ей

было труднее, чем мне,потому что я цеплялась за верхние сту

пеньки двумя руками, а она одной - другой рукой она переста

вляла со ступеньки на ступеньку бидон с водой. Вторую полов

ину пути мы переставляли бидон по очереди, то я, то она, и

так доползли до верха и дошли до ворот фабрики.

Фабричный двор, и бревенчатая амбулатория, и палисадник

около нее из резных балясинок, где уже много лет каждый год

хлопотал над розами папа - я совершенно ничего, решительно

ничего не узнала и долго стояла перед крылечком амбулатории,

туго соображая: куда же это я пришла? Может, я зашла на сос

еднюю фабрику Варгунина или вообще .... совсем не туда? Что

за странная деревянная избушка, полуразобранный заборчик из

балясинок? Я никогда в жизни их не видела... А я тут бывала

с детства и почти в такой же, только ярко-розовый день, исс

тупленно морозный, искрящийся, пришла сюда много лет назад,

чтобы взглянуть на первое свое напечатанное стихотворение в

стенной газете папиной фабрики, посвященное смерти Ленина.

Я не вспомнила об этом тогда.

Приглядевшись, я все же убедилась, что это папина боль

ница, и равнодушно отметила, что вот и все неживое - то есть

здания, заборчик, сугробы - тоже может умирать....

СЕКРЕТ ЗЕМЛИ.В маленькой передней амбулатории, еле-еле осв

ещаемой из соседней комнаты, на деревянной скамейке с высо

кой спинкой, на скамейке, похожей на вокзальную, лежала жен

щина. Она была в ватнике, старательно укутана платком и леж

ала на боку, подложив сложенные ладони под щеку. Так спят на

вокзалах транзитники в ожидании поезда дальнего следвания.Но

она не спала. Она была мертвая. Я увидела это сразу, как во

шла.

"Наверное их у папы много",- подумала я, шагнула в сосе

днюю комнату, и там, за деревянной загородочкой из пузатых

столбиков, за столом сидел мой папа.

258

Низенькая толстенькая свеча башенкой ("ишь какие у него

свечи!..") снизу освещала его лицо. Он очень отек, даже при

свече видно было,что лицо его приняло зеленовато-голубой от

тенок... Но волосы на висках и затылке, легкие полуседые во

лосы блондина, еще топорщились и кудрявились, и глаза его,

большие, выпуклые, голубые, в мерцании свечи казались особе

нно большими и голубыми.

Я молча стояла перед загородочкой, перед папой. Он под