– Точно. – Салли шагнул на фанеру и вспомнил, что уговаривал внука войти в дом, где нет пола. А заодно и слова Отиса о том, что опасность всюду, где Салли.

Руб протянул ему руку.

– Я тебя поддержу, – предложил он.

– Отойди, – сказал Салли. – Из-за тебя я только ударюсь коленом, и все.

Руб нахмурился, его снова обидели, но отошел в сторону, как просили. Салли здоровой ногой попробовал балку, оттолкнулся, пересек черную пропасть и ступил на линолеум кухни. Почувствовал, что больное колено вот-вот подкосится под тяжестью тела, но успел ухватиться за дверной косяк и не потерял равновесие.

– Мог бы просто зайти с другого входа, – сказал Руб.

– В этом весь ты: дать мне хороший совет, когда я едва не убился, – ответил Салли и рукавом вытер холодный пот со лба.

Доберман вновь попытался подняться, и Салли заметил, что к его ошейнику прикреплен конверт. Лом, с помощью которого Салли накануне пытался проникнуть в дом, лежал на кухонном столе, Салли взял его и показал собаке.

– Если укусишь, я пришибу тебя прямо здесь, на кухне, – пообещал он.

Собака, кажется, поняла угрозу, поскольку перестала рычать и присмирела, Салли снял с ошейника конверт, на котором изящным, почти женским почерком Карла Робака было написано: “Дону Салливану, мастеру на все руки из жопы”. Внутри лежала записка: “Ты испортил его. Он твой”.

Будто бы в подтверждение этих слов собака подалась вперед, насколько позволила цепь, и лизнула руку Салли.

Чуть погодя пришли Питер с Уиллом, на кухню Питер попал через заднюю дверь, и Салли показал ему записку. Питер прочел и неприятно захихикал. Уилл, помедлив на заднем крыльце, глубоко вдохнул, завел секундомер, опасливо взглянул на собаку и шагнул в дом.

– У вас тогда кружилась голова, миссис Пиплз? – спросил молодой врач, накачивая воздух в черную манжету тонометра, безжалостно сдавившую руку мисс Берил.

Это неприятное ощущение показалось ей естественным продолжением недавних событий. С того самого утра перед Днем благодарения, когда мисс Берил посмотрела на деревья и заключила, что в этом году ее очередь, ее не оставляло мучительное предчувствие скорой беды. И от того, что она решила не путешествовать, предчувствие, несомненно, лишь усилилось. В этом Клайв-младший прав. Ей следовало ехать, как и собиралась. С другой стороны, насчет Салли он заблуждался: сегодня утром Салли проявил себя все тем же верным товарищем, каким знала его мисс Берил. Удар на нее обрушил не Салли, а Бог, коварный старикан, и сейчас врач объяснит мисс Берил, в чем именно это выразилось; она приготовилась смириться с реальностью.

Давление ей мерили второй раз за полчаса. Первый раз это сделала медсестра.

На приеме у врача мисс Берил изучала его едва ли не так же пристально, как он ее, хоть и без помощи холодных, бесцеремонных, всюду лезущих инструментов. Опять генофонд в действии, сказала она себе, хотя это же Шуйлер-Спрингс, не Бат, так что, возможно, мисс Берил и ошибалась. Шансы на то, что именно она учила этого молодого врача, когда тот был восьмиклассником, невелики, хотя он и показался ей смутно знакомым, чьей-то более взрослой версией – возможно, кого-то из ее восьмиклассников. Один из неприятных побочных эффектов долгого учительства заключается в том, что сорок лет – это очень много, даже в смысле памяти, и порою мерещится, будто ты учила вообще всех людей на планете. В лице каждого взрослого мисс Берил искала свидетельства вчерашних невыученных уроков, предвещающие сегодняшнюю некомпетентность. В этом юном враче мисс Берил заранее высматривала доказательства, которые подтвердили бы правильность уже принятого ею решения не следовать его советам. С чего бы, в самом деле, следовать советам бывших троечников, если ты их узнала.

– Кружилась, – созналась мисс Берил, отвечая на его вопрос о том, что предшествовало тому, как у нее из носа хлынула кровь. – И теперь кружится, но уже от облегчения, – добавила она.

Молодой человек снисходительно улыбнулся.

– Кружится от облегчения? Вы имеете в виду, что вам стало лучше?

Мисс Берил скривилась. Этот молодой человек, как и большинство его сверстников, с кем мисс Берил довелось познакомиться за последнее время, совершенно лишен умения поддержать шутку, лишен любви к языку, а может, и воображения. Клайв-младший вырос таким же. Всякий раз, как она пыталась пошутить с ним, он озадаченно хмурился. Вряд ли этот молодой врач был троечником – слишком умен, – но мисс Берил представляла, как двадцать лет назад ставила ему за сочинения четверки с минусом и ждала, когда он примется жаловаться. В чем он ошибся? – наверняка допытывался он. За что ему снизили оценку? В чем он недотянул?

Но, после того как у нее из носа хлынула кровь, ей действительно стало лучше. И мисс Берил мысленно исправила его оценку на четыре с плюсом – может, как и тогда, после строгого нравоучения, что в жизни главное – не избегать ошибок и не дотягивать во что бы то ни стало до отличного балла, нет, оценку нужно заработать. И она решила рассказать ему все как есть.

– Я думала, что идет снег, – сообщила мисс Берил, чувствуя себя несколько глупо. – Я видела, что идет снег.

Врач кивнул – похоже, симптом, показавшийся мисс Берил самым странным, ничуть его не удивил. Он выпустил воздух из манжеты, расстегнул липучку. Мисс Берил потерла руку, и врач спросил:

– Это причинило вам дискомфорт?

– Мне было больно, если вы об этом. Вы закончили?

– Почти. Но я бы еще на всякий случай взял анализ крови, – ответил врач.

Мисс Берил, точно крылом, помахала рукой, которую недавно сдавливала манжета.

– Правильно ли я понимаю, что вам нужна моя кровь?