Моя жизнь – бесконечный повтор «Огненного фестиваля» [30] , так что нечего удивляться. И все равно у меня шок, ведь я начала играть в шахматы всего три недели назад, а уже вовлечена в скандал.

Ну правда, что за черт?

«Люди пишут о тебе в твиттере, – шепнула мне Дефне несколько минут назад. – Все это бред. Народ на твоей стороне».

Слава богу, что ни моя мама (слишком чувствительная), ни Дарси (слишком маленькая), ни Сабрина (слишком поглощена тиктоком) не сидят в твиттере. Стоило взять себе шахматный псевдоним. Королева Ван Ладьевна. Ферзи Маккасл. Пешкарелла Черная.

– Но она же победила.

Дефне представилась моим тренером и уже десять минут пытается оспорить решение организаторов. Я стою рядом, едва понимая, о чем речь.

– Все верно, да, – говорит организатор, в то время как его умоляющий взгляд просит немного анальгетика для облегчения боли.

Он перенес разговор со сцены в укромное место, где нет камер, но журналисты все равно кружат вокруг, как голодные акулы. Судя по всему, все самые смачные подробности все равно покажут по телевизору.

– Есть правила, – продолжает мужчина, – и одно из них гласит: в протоколе можно отмечать только ходы. А мисс Гринлиф… хм, нарисовала некоторые посторонние вещи и…

– Ну давай же, Рассел, – очевидно, Дефне с ним давно знакома. – Это ее первый турнир – она понятия не имела.

– Тем не менее ее оппонент подал жалобу. Это его право.

Десять пар глаз направлены в сторону Коха, который взирает на нас с высоты своего ухмыляющегося расстройства личности. Он меня переиграл, за что я хочу обдать его кипятком и скормить ядовитым древесным лягушкам.

– В чем вообще смысл этого правила? – ворчу я себе под нос.

– Чтобы игроки не портили записи – иногда это может послужить преимуществом, – отвечает Дефне. – Правда, это правило не пересматривали сотню лет. Могли бы придумать, что и жареную курицу можно есть только руками.

– Что она там рисовала? – лениво спрашивает Сойер своим глубоким голосом.

Вишенка на торте: Нолан Сойер и его менеджер – собранная и по-деловому одетая рыжая особа за тридцать – участвуют в этом и без того неприятном разговоре. Сойер возвышается надо мной, руки скрещены на груди, черный блейзер, надетый поверх белой рубашки, расстегнут у горла.

«До ужаса привлекательный», – несвоевременно вякает мой внутренний голос. Я заставляю его заткнуться.

По крайней мере, стиль общения Сойера с Кохом доказывает, что он ненавидит его всеми фибрами души. Я все еще не знаю, какого он мнения обо мне, но даже если я ему неприятна, в его списке ненависти я далекий второй номер.

– Вот, – Дефне передает ему мой протокол, и я чувствую, как краснею.

– Едва ли рисунок… – он всматривается в изображение на полях; брови вопросительно изогнуты, – кошки может помочь получить преимущество в партии.

– Это морская свинка, – бормочу я, и на меня тут же устремляется двенадцать пар неодобрительных глаз.

– К сожалению, правило сформулировано общими словами, – объясняет Рассел. – Я бы не стал за такое дисквалифицировать, но оппонент мисс Гринлиф, мистер Кох, настаивает именно на этом.

– Это дерьмо собачье. – Сойер с равнодушным видом возвращает протокол.

– Что, Сойер? – ухмылка Коха становится резче. – Боишься, что я уложу тебя на лопатки?

Не по этой ли причине Сойер на моей стороне? Он всерьез думает, что победить меня будет гораздо проще? Беспокойство щекочет мой желудок, но я вовремя напоминаю себе, что мне безразличны и шахматы, и мальчишки, и мужчины, которые в них играют. Это обман. Я их всех обманываю ради денег.

– Закрой пасть, Кох, – реагирует Сойер скорее раздраженно, чем злобно, будто Кох всего лишь назойливый комар, от которого он пытается отмахнуться. – Если вы исключите Мэллори, – говорит он таким тоном, словно у него есть право на мое имя, – я отказываюсь играть.

Рассел бледнеет. Вряд ли его репутации пойдет на пользу добровольный выход из соревнования лучшего игрока.

– В таком случае мистер Кох будет автоматически объявлен победителем.

– Меня все устраивает, – парирует Кох.

Сойер раздумывает какое-то время. Затем разочарованно трясет головой. Его челюсть сжимается, и я жду, что сейчас он начнет делать то, что и всегда: кричать, устроит сцену, сломает что-нибудь.

Но ничего из этого не происходит. Он поворачивается ко мне и долго смотрит, а я не могу понять, что он хочет этим сказать.

– Ненавижу все это дерьмо, – бормочет он, а потом начинает подниматься обратно на помост, чтобы в очередной раз занять свое место.

Рассел облегченно выдыхает. Я едва удерживаюсь от соблазна поставить Коху подножку, когда он следует за Сойером.