– Так я принести могу… – до конца не раздетая ещё, с такими словами на двор отправилась, сколько смогла из порубанных ею дров в руки набрала и в дом занесла.

Так пару разков сходила.

– Скажи, Степанида, а почему тут никто у вас углём не пользуется, он же и горит дольше,и жар более сильный даёт?
– поинтересовалась мимоходом,те дровишки стопкой у печи укладывая.

– Чем? – переспросила она непонятливо.

– Углём… – повторяя это слово, я немножечко насторожилась даже.

– И чего такое будет это?
– удивлённо заморгала Степанида.

– Камень такой чёрный, горит который, - пояснила я. – Его ласково угольком ещё называют, рисуют им бывает…

– Так вы про горюч-камень говорите! – наконец-то поняла она меня.
– Та где же взять-то камень этот? Мало-мало находим где.

– В земле он,там надо искать…

– Так запрещается самим-то его копать. В шахтах его рудокопы колют, никому не дают, да увозят куда-то сразу же.

– Ничего, скоро много его будет, как и шахт тех у вас, – заявила я с уверенностью.
– Так что имейте в виду это…

– Пусть так, - слушая меня, Степанида в задумчивости голову склонила, и словно проснувшись, с лавки вскочила: – А чего ж мы сидим, дуры набитые?! ?бед уж, поди, и простыл-то давно!

С её благословления мы за стол присели. Я с Глафирой рядышком, а Степанида напротив. Она что-то вроде жирных щей из казанка металлическим черпачком по мискам разливать принялась. Чашки и те миски глиняные – самые настоящие деревенские были, а вот ложки и ложечки – серебряные,и не могла я всё это хоть какой-то сервировкой и приборами назвать: столовые ножички и вилки отсутствовали совсем, всё ложками тут елось. Такая вот смесь и простоты и роскоши. Перед едой Глафира молитву читать принялась, и, сложивши руки, мы со Степанидой молчаливо присоединились к ней.

– Перед завтрашним покаянием с вечера поститься уже буду, - закoнчив молиться и ложку взявши, заявила Глафира нам.

Я, собственно, завтра не собиралась каяться, но мало ли какие у тутошнего батюшки требовaния, потому тоже решила в посте её с вечера поддержать.

Сегодня спать мы рано и без ужина улеглись. Степанида ещё по хозяйству возилась где-то,и какое-то время я в её шаги по скрипучему полу вслушивалась, пока не уснула незаметно как-то.

Так как завтракать нам нельзя было, Степанида не будила рано нас. Я сама проснулась, первая. Из рукомойника умылась, сбившуюся набок причёску поправила, не расплетая Глафирино творение – эти две ночи спала. Не соорудить ведь самой такое! А просить её постоянно меня переплетать не хочется особо. Хотя третью мою спячку, пожалуй, не выдержит уже причёска эта, да и голову помыть пора, и самой соорудит приличное что-то,только сложно здесь с этим – баню не чаще раза в неделю топят, а воды из самовара не хватит мне точно.

Вздохнув, одеваться принялась. Сейчас во всё своё наряжусь, как расписная барышня настоящая.

Я собралась уже почти, когда Глафира проснуться изволила.

– Проспала, что ли? – при взгляде на меня, таким первый вопрос её был.

– Да нет, – расправляя примявшиеся кружева на блузке, повела я оголёнными плечиками. – Просто это я рано собралась…

Степан чуть меньше чем через час за нами на пролётке подкатил. В доме Степаниды время легко сверять было, по бoльшим заводным часам с отвесами и маятником, висящим в горнице, в своё время я сказала бы, что очень уж старинным,и били они громко и каждый час.

На это раз Степан в дом за нами зашёл,и очень уж неожиданным это стало.

– Рада видеть вас, Степан Григорьевич, - с порога ему Глафира сказала.

– И я тоже… – на возникшем сквозняке сконфуженно повeдя похолодевшими плечами, закивала я за ней будто тот часовой маятник.

– Поедемте тогда! – С крючка моё меховое манто снявши, Степан мне на плечи его накинул. Глафире же самой своё пальто натягивать пришлось.

К церкви мы одни нынче подъехали,и понятно oно: не воскресный день всё же. Внутри и пусто и тихо было, ладаном и миррой до щекотки в носу пахло, да одинокая свеча пред иконой догорала. Свою папаху снявши, Степан перекрестился у свечи, я же шаль на голове поправила: стесняюсь немножечко, мало к Богу в своё время ходила-то.

Если б не половицы скрипучие, так и не услышал бы здесь наc никто.

Из алтаря, в чёрной рясе длинной, вышел к нам кто-то.

– Здравствуйте, батюшка Иннокентий, – Степан голову пред ним склонил.
– Вот на покаяние к вам привёл, выслушайте уж их и благословите отче.

– Молитвы читали, и пост блюли вчера? – будто просветив нас холодными глазами, отец Иннокентий спросил.

– Держали отче, – с низким поклоном Глафира ответила.

– ? ты, грешница?! – строгий взгляд на меня он перевёл.

– Да, - чуть скло?илась я.

– Подходите по одной тогда!

Первой Глафира под епитрахиль к нему шагнула. Каялась шёпотом и я догадывалась о чём. От себя отпуская, напоследок крест он поцеловать ей дал. ?на отступила, попятилась, и тогда отец Иннокентий меня поманил к себе.

Подошла я робко, совершенно не зная о чём и говорить-то буду. Склонилась и голову он мою накрыл.

– ? вы тайну исповеди ведь сохраните, батюшка?
– спросила я, глаза к полу опустивши.

– Как звать-то тебя, грешная? – вместо ответа он спросил.