— Я опасен для тебя, — признался он тихо.

— Но вы же уже доказали мне, что это не так.

— Я просто держу данное слово. Но я могу прямо сейчас доказать, что это так. Притом с удовольствием. Доказать?

Мила побледнела.

— Я совсем перестал шутить — это плохой знак.

— Не старайтесь меня запугать. Я же знаю, мне нечего вас бояться.

— Тогда зачем спрашиваешь, храбрый заяц? — Зачем он с ней так откровенно? — Я стараюсь тебя не пугать, но мне очень трудно. Не преувеличивай мои возможности.

Пассажирка и водитель надолго замолчали, застряв каждый в своих размышлениях и переживаниях. Первая вдруг заговорила Мила:

— И всё же… что вы думаете о… — она проглотила комок в горле, — смерти Вани?

Палашов нахмурился и поёрзал на сиденье.

— Встреча с ним… в патологоанатомическом отделении… скорее это встреча с его телом… в общем, она меня возмутила. Вернее, меня возмутило, что с ним это случилось. Знаешь, как распятие Христа. Мои родители не были набожными людьми, хотя, кажется, мать иногда в тайне молилась. И когда я узнал в сознательном возрасте всю эту гнусную историю о распятии, она меня нехило возмутила. Когда увидел мёртвого Ваньку, у меня было такое же ощущение, что мне плюнули в душу. Конечно, я ко многому привык… Но мне до сих пор мучительно больно, если случается подобное с детьми. Любит он, Господь, своих лучших детей поскорее прибирать обратно.

Палашов вздохнул и покосился на Милу. Щёки были мокрыми. «Она как будто специально растравливает свою рану. Травит, мучает себя». И он снова быстро заговорил:

— А встреча с тобой меня ошеломила. Ты похожа на ангела со сломанными крыльями. Говорят: хуже войны и смерти ничего нет. О смерти: скорее непоправимее ничего нет. А вот война действительно ужасна… Преступление против любви и жизни. И, как ни странно, каждый день — это бой, это война. Война с самим собой, с ленью, с дурными привычками, со злом внутри себя и снаружи, с обстоятельствами, с несправедливостью и попустительством со всех сторон, с халатностью и некомпетентностью, с равнодушием. Этот список можно очень долго продолжать. И эта война за любовь и жизнь. Без любви — не жизнь. Без войны — не жизнь и не любовь. Дерись давай! Ты поняла меня? Сражайся!

Он оторвался от спокойной дороги и непродолжительно посмотрел на неё. Она тёрла и мяла правой рукой лоб.

— Увы, даром не даётся ничего. Наши маленькие победы — наше богатство. Настоящее богатство. Материальное богатство — это что? Это умение примагнитить денежки из карманов других себе. Если человек талантлив, добился всего сам и его деньжата по большому счёту в обороте — мой ему поклон. Если же он живёт непомерно и бессмысленно роскошной жизнью — моё ему кило презренья, тем более, если деньги сколочены на глупости или слабости других. На тех же войнах, но не с собой, а другими. На наркотиках, алкоголе. Богатство — это не для меня. Если появится излишек, я его тут же отдам нуждающимся. Я не могу хапать, не думая о других. Нам, следователям, Бог велел быть бескорыстными и довольствоваться малым. Иначе — греться на нары. Эта работа не для алчных. Да и чем, собственно, мы будем лучше тех, кому выносим обвинительные заключения? А, вообще, настоящее богатство — это богатство души. Его уж не отнять, не пересыпать из кармана в карман, не перевести со счёта на счёт. И в этом плане любой деревенский бедняга, мало-мальски держащийся на плаву, вполне достойный соперник нам с тобой. Прости, уморил тебя болтовнёй. Никогда так много не разговаривал. Помолчим?

Она устало кивнула. А он протянул руку и быстро стиснул пальцами её левую кисть, покоящуюся на бедре. Это пожатие длилось мгновение и было продиктовано желанием её поддержать. Она посмотрела на него благодарно и ласково.

Долгого молчания не сложилось. Немного отдохнув, Мила, глядя на очередную придорожную деревушку, любуясь оригинальностью и великолепием некоторых домов и поражаясь, как можно жить буквально на трассе, вдруг попросила:

— Расскажите о себе.

— Да что рассказывать?

— Вы родились в Кашире. В семье…

— Простого заводского рабочего и медсестры.

— Каким вы были ребёнком?

— Беспокойным. Довольно-таки уродливым. Своенравным, непослушным. Максималистом. Иногда пытался доказать правоту кулаками. Заядлым курильщиком.

— Уже в детстве?

— Да.

— Как вас воспитывали?

— Мамка пряником, папанька кнутом. Одно время я очень матерился.

— У вас были друзья?

— Полгорода. Но, в сущности, я, как и ты, был белой вороной. В любом обществе умудрялся нарваться. Наверное, я был слишком дерзким.

— А сейчас есть близкие друзья?

— Нет. Близких нет. Разве что Кир… Но он не из детства. Очень много знакомых. Среди них есть довольно хорошие. Но это всё не дружба.

— Кир?

— Да, Кирилл Бургасов. Я тебе о нём говорил. Он очень хороший следователь и надёжный товарищ. Мы с ним видимся без малого каждый день. В браке семь лет. И никто не помышляет о разводе.

Мила улыбнулась.

— Я приехал сюда после московской школы, а он совсем зелёным пришёл с улицы Венёва.

— Московской школы?

— Ага. Московской высшей школы милиции МВД СССР.

— Значит, вы мент? А я думала юрист.

— Да тут то же, что с сумасшедшим моржом. Я ментовской юрист.

— А у вас в детстве были домашние питомцы?

— Не было. Родители не разрешали. И я думаю, я был бы плохим хозяином в то время. Но ты не подумай ничего такого… Я люблю животных. У меня даже был лохматый друг — соседский пёс. Если бы ты знала, как мы с ним дружили! Увы, век их короток.

На губах мужчины заиграла улыбка, и Мила как будто заразилась ею.