Я бросился в сторону. Тотчас грохнул выстрел. Один из связанных злодеев рухнул на землю – волею судьбы, пуля угодила ему в лицо. Селиванова тут же оглушили и намертво связали крепкими веревками.

Хоть моё бедное сердце пыталось выскочить из груди, я все же дал указания обыскать комнату, что занимал Селиванов, и готовиться к возвращению в Новый Петроград. Как телят, стали сваливать бравые полицейские разбойников в широкие вместительные тройки. При обыске, во внутреннем кармане жилетки Селиванова, нашлась короткая записка следующего содержания: «Первого на Охотском кладбище. В полночь».

Это уже сегодня! Сам не поспею. Я немедленно разыскал телефонный аппарат и доложил всё под запись дежурному, указав на чрезвычайную срочность, и бросил трубку. Теперича от меня ничего более уже не зависит. Дело остается за Фёдором Михайловичем. Мне же предстоит в целости и сохранности доставить схваченных негодяев в Новый Петроград.

***

Когда мы въехали в город, было уже светло. Ранние пешеходы с удивлением останавливались и глядели вслед бешено мчавшему от вокзала служебному паровику, битком набитым людьми в невообразимых одеяниях и даже почти без одеяния.

Поразительный эффект произвело наше появление с нежданной группой разбойников, во главе с Селивановым: взрыв восторженных восклицаний, таких, которых никогда еще не знала сыскная полиция, потряс комнату.

Когда немедленно оповещенный прибежал пристав, он от волнения был бледен как бумага.

– Батенька... Да неужели? Неужели изловили злодея? Да ещё и в придачу! Николай Александрович, да вы... того... этого... вы замечательный человек!

Он бросился мне на шею и трижды расцеловал.

– Скорее... того... этого... рассадить их по одиночным камерам... А я сейчас с докладом к его сиятельству Волкову. Вот радость - то! Ну, он не забудет вас... Награда... повышение...

И умчался как угорелый.

Уставший Фёдор Михайлович же, по всей видимости, совершенно сегодня не спавший, крепко пожал мне руку и потряс за плечо, не проронив ни слова. Этот жест был куда красноречивее хвалебных песен.

Через, примерно, десять минут я был вызван на поклон к генералу – губернатору Волкову Дмитрию Сергеевичу. С ним же рядом присутствовал австрийский посол Хофман и ещё ряд высокопоставленных лиц, коих я имел счастье не знать. Волков встретил меня ласково, подробно расспрашивал меня о поимке злодеев, объявил благодарность и тут же заявил, что в воздаяние отлично - усердной службы мне полагается денежная награда. Чина и повышения по должности выделить мне не могли по известным причинам. Признаться, не шибко то и хотелось. Посол же сухо поблагодарил, от имени австрийского народа, за блестящее завершенное расследование и был таков.

Я почтительно поклонился всем присутствующим и поспешно удалился. Пребывание среди высоких лиц совершенно не доставляло мне комфорта. Не приемлет душа моя высокопарных речей и подобных мероприятий.

Далее закипело следствие, начались усердные допросы злодеев. Впрочем, особенно допытывать их не приходилось: они почти все чистосердечно покаялись во всех своих преступлениях.

Конечно, эти злодеяния ни коем образом не касались дела князя Фон Аренсберга, однако, упускать подобный счастливый случай было не можно.

Слушая эти страшные исповеди мне думалось, что священник и врач - два интимных наших поверенных, не выслушали столько тайн, не узнали столько сокрытого, сколько я в течение моей служебной деятельности.

Старики и старухи, ограбленные своими любовницами и любовниками; матери и отцы, жалующиеся на своих детей; развратники - сластолюбцы и их жертвы; исповедь преступной души; плач и раскаяние ревнивого сердца; подло оклеветанная невинность, и под личиной невинности - закоренелый злодей; ростовщики, дисконтеры, воры с титулованными фамилиями; муж, ворующий у жены; отец, развращающий дочь...

Всего и не перечесть, что прошло передо мною, обнажаясь до наготы. И с течением времени какое глубокое получаешь знание жизни, как выучиваешься понимать и прощать.

Сколько по тюрьмам и острогам сидит людей, сделавшихся преступниками случайно, и сколько ходит по улицам на свободе с гордо поднятой головой «честных» людей, честных только потому, что им не представился ни разу случай искушения.

Из ста этих честных поставьте в возможность взять взятку, ограбить кассу, совершить растрату, и, ручаюсь, девяносто восемь из них постараются не упустить этой возможности. Скажу более, многие из ста не воздержатся при благоприятных условиях даже от убийства. Это ужасно, но это так, и Богочеловеком с божественной прозорливостью даны слова в молитве к Нему: «И не введи нас во искушение».

У русского человека сложилась грубая поговорка: «Не вводи вора в искушение», в которой он искушенного уже заранее клеймит презрением, а вернее, просто сказать - «избегай искушения», потому что это слишком рискованное испытание твоей твердости....

Итак, в отличие от своих дружков – негодяев, Селиванов молчал как рыба. Он лишь мерзко ухмылялся, несмотря на все потуги следствия. В конечном итоге, прокурор посчитал что улик имеется в избытке, дабы упечь того крепко и надолго. К всеобщей радости, дело об убийстве князя было закрыто к этой же ночи. Все злодеи были преданы суду, которым приговорены к ударам плети, к наложению клейма и к ссылке на каторжные работы. Число плетей Зубкову, за ярое содействие следствию, как я и обещал, было уменьшено.