***

– Скверный вид имеете, Ваше высокородие, – заявил я, зайдя в кабинет к Купцову и свалившись на диван.

Фёдор Михайлович сидел за своим столом, звонко помешивая горячий кофий.

– Под стать Вам, голубчик. Угощайтесь.

С этими словами статский советник протянул мне стакан, который я с благодарностью принял. Сам же он, по обыкновению, закурил папироску и устало откинулся на потертом кресле.

– Видимо, тяжелая ночка выдалась, Фёдор Михайлович. Есть ли успехи?

– Ровным счетом никаких, – с досадой ответил он, выпуская клубы ядовитого дыма, – Агенты жандармерии с ног сбились, тщетно прочесывая кладбище. Оно было безмолвно и торжественно спокойно, это царство смерти, Николай Александрович. Ни звука, ни шороха. Таинственный незнакомец или не прибыл, или пронюхал засаду.

– Скверно то как вышло.

– И не говорите...

– Ничего, Фёдор Михайлович, не уйдёт от наших рук негодяй, – пытался я ободрить Купцова.

– Уже ушёл, голубчик, уже.

– Это с какой такой стати, Ваше высокородие?

– С той стати, Николай Александрович, что обер – полицмейстер явно дал мне знать, что сыскной отдел отстранён от этого дела. Выяснилось, что Рябой этот, никто иной как Рябин Яков Пахомович, что якшается в кругах эсеров. Этих деятелей уже давно обрабатывает Императорская разведка. Дабы случайным образом не спутать им планы, путь нам туда заказан. Понимаете?

– И что прикажете делать?

– Хлопотать по своим нуждам, Николай Александрович. Пчёлок дела пчеловода волновать не должны, – подытожил Купцов, затушив папиросу.

– Да и пёс с ними. Нашему брату легче, – махнул я рукой.

– Нежнее надобно быть в выражениях, голубчик. У стен ушей по более Ваших будет.

– Помилуйте, кому я нужен.

– И то верно, – согласился Купцов, покашляв в кулак.

– Фёдор Михайлович, – набрался я наглости, – имею нужду в Вашем совете. По вопросу сугубо личному.

– Чем могу, голубчик, чем могу, – ответил Купцов, оторвавшись от бумаг.

– Как бы мне добиться аудиенции у нашего Государя?

– Вот как, – поднял бровь статский советник, – Потрудитесь объясниться.

Как умел, вкратце, я поведал о своей беседе с Корхоненом и поделился своими волнениями. Купцов внимательно меня выслушал и серьёзно сказал:

– Для аудиенции, надобно присовокупить веские причины, Николай Александрович. Ваши же доводы могут расценить как прямую клевету на Императора. В этом случае судьба Ваша будет не завидна.

– Понимаю, – опустил я глаза, – Однако, собственное бессилие терзает мне душу, Ваше высокородие. Я потерял всякий покой.

– Возьмите себя в руки, Николай Александрович, – как-то по-отечески сказал Купцов, – Надо понимать, что дело Ваше весьма, весьма деликатное, требующее крепких раздумий на ясную и холодную голову. Оттого, наберитесь терпения, голубчик. Уверяю Вас, сообща мы что-нибудь придумаем.

– Благодарю, Фёдор Михайлович. Приложу все усилия.

– А теперь, ступайте. Отлежитесь день – другой. Заслужили.

Я кивнул в знак благодарности и, тяжело переставляя ноги, покинул кабинет статского советника.

На следующий день проснулся я сильно позже обычного. Состояние было вполне сносным, оттого я жадно выпил стакан воды и сделал силовую гимнастику. Чувство голода неумолимо гнало меня из дома. Собрав грязные платья в куль, вышел на крыльцо дома, поздоровавшись с дворником Михаилом, упитанным малым с розовыми, пышущими здоровьем ланитами.

Как оказалось, поспать подольше – удивительное счастье для души и бальзам для тела. Словно затянувшая сознание серая хмарь развеялась, и я вновь начал подмечать разные мелочи и детали: отблески тусклого солнца на стеклах и дым над далекими заводскими трубами, колыхания занавесок в открытых окнах и шелест листвы, стук подков по булыжной мостовой и далекий треск парового мотора; густой смог и протяжный свист на соседней улице; спешащие на работу прохожие и будочник на соседнем перекрестке, а так же упоительный аромат свежей сдобы у булочной.

Осень понемногу стала набирать силы, оттого, я поежившись, направился в баньку, прихватив у лавочника свежую булку с маком. По дороге я прикупил у щербатого мальчишки свежий номер «Петроградских ведомостей», уселся на лавочку под раскидистым тополем и принялся читать, закусывая исходившей паром выпечкой. Ничего вопиющего на страницах не нашлось, окромя того, что в праздник Осенин, что выпал на 27 сентября, Государь выступит с важной речью на Дворцовой площади. Сложно представить, какая невероятная суета разразится в этот день. Большая часть столицы хлынет на площадь и забот у полицейских и армейских чинов станет в достатке. Однако, до этого дня надобно ещё дожить, ну а сейчас имеются дела и по важнее. С этими мыслями я оставил газету на лавочке и зашагал дальше.