После помывки, словно заново родившись, направился в уже привычный трактир, отведать мясного рагу и блинчиков с малиновым вареньем. После сытного обеда не удержался, заказав кружку Венского пива, густая пена которого мягко ложилась на усы.

Далее, путь чистого, сытого и довольного человека пролегал через Толкучий рынок, что на Третьей Прибрежной. Воистину, это самое шумное место в этом гранитном городе. В разгар дня, как сейчас, тут постоянно толкается простой народ, снуют продавцы квасу, сбитня и пирогов с печенкой, гремят барабаны, визжат расстроенные скрипки, хрипят флейты, кричат балаганные зазывалы. Гул стоит, упаси боже, а от буйства запахов кружится голова. Стоит ли говорить, что на рынке раздолье для карманников и всякого мелкого жулья. Рынок был центральным пунктом всей Петроградской торговли – как розничной, так и оптовой, где можно было купить все – от швейных ниток до жемчугов и бриллиантов, от стакана кваса до модного фрака или собольей шубы, от ржавых гвоздей до бархатных ковров. Я же вознамерился прикупить ватный бушлат, плисовые штаны да перчатки, дабы быть готовым к наступающим холодам. Не всё же в форменной шинели щеголять. С этим намерением подошел я к лавке, за которой стоял тучный высокий человек в пальто с барашковым воротником, высоких лакированных сапогах и каракулевой шапкой, лет пятидесяти, с проседью, по виду третьеразрядный купец.

– Чего глядишь? – улыбнулся он, – Бери, не тушуйся. Мигом такой товар уведут. Останешься с носом и без портков.

– Ох и фантазер ты, братец, – говорю, – Кто уведет то? Ты цены свои видал? За штаны четыре рубля выкладывать. Где это слыхано?

– А вот ты, хлопчик, по ряду дальше сходи, прежде чем на честных людей напраслину то наводить. Воротишься обратно, а я и посмеюсь.

– Ты уж не серчай, не со зла говорю.

– Вот уж нет, хлопчик, так дела не делаются, – замурлыкал купец, – Доброго человека обидел? Обидел. Изволь штаны брать.

– Что же ты, лис, делаешь то? – улыбнулся я, запуская руку в карман, – Коли уж так – беру. Только ты мне бушлатик вот этот уступи с этими вот перчатками.

– Ладушки, – сказал он, заворачивая мои покупки, – Двадцать рублёв за всё.

– Двадцати нет, мил человек, – ответил я, вывернув карманы, – Десяти копеек не доберу. Горе то какое.

– Эх, по миру пустишь меня, хлопчик. Забирай!

– Вот спасибо, – кивнул я тому, – Пускай с троицей доброта окупиться.

– Носи на здоровье. А цены от нужды поднимаются, хлопчик, – добавил купец на прощанье, – Государь снова промысловый налог поднял. Видать, последние портки с народа снять желает. Эх...

– Не вешай нос, братец. Живы будем – не помрём. Бывай.

Я махнул ему рукой и тут же растворился в шумной толпе. На обратном пути заскочил за стираными вещами и, вернувшись на квартиру, проспал до самого утра.

***

Утром, в прекрасном расположении духа явился я в кабинет к Фёдору Михайловичу. Только мы успели поручкаться как в дверь постучались.

– Кто там? Входите!..

Два сторожа бережно внесли объемный ящик, завернутый в черную клеенку.

– Это что?
– удивленно спросил Купцов.

– Посылочка на Ваше имя, Ваше высокородие! – гаркнул один из сторожей.

– Кто принес?

– Час тому назад доставлена посыльным. Велено передать в ваши собственные руки.

Фёдор Михайлович сделал досадливый жест рукой и выразительно посмотрел на меня.

– Надобно вскрыть посылку, - ответил я.

– Господа, не сочтите за труд, - отдал он приказание сторожам.

Ловкими привычными руками те распутали бечевки и разрезали черную клеенку. Под ней - грубо отесанный белый деревянный ящик.

Мы все близко подвинулись к нему. Купцов был впереди.

– Подымай крышку, — нетерпеливо бросил он.

– Ишь ты, как крепко гвоздями приколочена, - ответили сторожа, стараясь ножами поднять крышку таинственного ящика.

Наконец доски отскочили с треском и характерным сухим лязгом сломанных гвоздей.

– С нами крестная сила!
– раздался дико испуганный крик отпрянувших от ящика сторожей.

Купцова тоже словно отшвырнуло назад. Старший дежурный агент замер на месте. Лицо его было белее полотна.

В ящике на смоченном кровью грубом холсте лежали рядом, одна к другой, три отрезанные головы.

Я хоть и успел повидать всякого рода кровавые ужасы, однако тут, при виде этих страшных мертвых мужских голов задрожал, как какая - нибудь нервная барынька.

– Ваше... Ваше высокородие...
– первый нарушил столбняк, охвативший всех, здоровенный сторож, - Тут бумага какая - то лежит...

И, бережно сняв с одной из голов лист в четвертинку плохонькой бумаги, смоченный по краям кровью, он протянул её статскому советнику.

С дрожью в руках взял это страшное послание Фёдор Михайлович.

– Вы... вы ступайте пока!
– отдал он приказ сторожам.

Те, словно радуясь, что могут избежать дальнейшего лицезрения страшных голов, быстро покинули кабинет.

Купцов начал громко читать:

«Посылаем тебе, твоё высокородие, в дар гостинец - три головы. Жалуем тебя этой наградой за твое усердие, с коим ты раскрыл, накрыл и предал Егорушку Селиванова. Исполать тебе, мудрый сыщик! А еще скажем, что таких голов получишь ты еще восемь, всего будет одиннадцать, одна из которых будет голова прихвостня твоего. А двенадцатую голову получить тебе уж не придется, потому голова эта будет твоя собственная. Бьет челом тебе А. Г. Г.»