— Егерь? — переспросил Ро, кривясь.

Так-то он ничего против егерства не имел, но подозревал, что таким образом его попытаются сослать туда, где не будет мозолить глаза позорной повязкой. Хотя всё лучше передовой. Но о подобном командир сказал бы, не петляя. Он вообще был прямолинейным человеком. Суховатым и грубоватым, как полагалось военному, и о неприятных вещах сообщал в лоб. Никогда прежде он не заводил разговоров издалека.

— В прошлом году ты показал отличные результаты на учениях. Тебе явно нравилось в восточном гарнизоне. Горы, лес, свежий воздух.

— Капитан, мне всё равно, куда вы меня направите, — признался кадет, утаивая лишь то, что не собирался задерживаться до распределения.

— Плохо это, Роваджи, — вздохнул офицер. — Прежде всего именно ты должен заботиться о своём будущем. Наставники и учителя могут лишь направить, подсказать, скорректировать план занятий, но сделать из тебя достойного человека можешь только ты сам. А без твоего желания ничего не получится.

— Разве кого-то интересовали мои желания, когда на меня нацепили эту форму и заставили произнести присягу? — огрызнулся воспитанник и сжал кулаки так, что ногти до боли впились в ладони.

— Это было сделано ради тебя! — командир импульсивно ударил по столешнице, и в глазах его на несколько мгновений разгорелось пекло. Однако почти сразу он шумно выдохнул и расслабил плечи. — Ты же не думаешь, что полукровкам проще на гражданке? В армии ты отдаёшь долг родине и получаешь признание и доверие. Ты волен сделать карьеру и стать уважаемым человеком. Смог бы ты надеяться на подобное, подметая улицы и чистя нужники?

Слышать это объяснение приходилось сотню раз, но не единожды оно не показалось весомым. Суть проста: в любом случае тебя презирают, но, если отдашь жизнь ало-класси, будут презирать немножечко меньше.

— Я обещал твоей матери о тебе позаботиться. Мы с ней были знакомы до того, как она… уехала. Не скажу, что мы были друзьями, но от неё и так все отвернулись. Община обратно не приняла, а дальние родственники отказались знаться. А просила она в общем-то о простом: присмотреть за тобой, пока ты не окрепнешь и не войдёшь во взрослую жизнь. В этом, знаешь ли, и заключается моя работа. Как у нас принято: капитан не только командир, но и старший товарищ, наставник и даже отец. Так что то, о чём она просила — ровно то, что я мог обещать. Пусть она и поддалась искушению и осуждаемым мною стремлениям, женщина она добросердечная и неплохая.

В горле засел неприятный ком, а губы сжались так, что едва пол-лица к себе не стянули.

— Может вы перестанете ссылаться на мою мать и ваши непростые отношения? — выпалил Ро совсем уж непочтительно. — И забота мне ваша не нужна! У меня таких папаш знаете сколько было?

То была уже давно не ярость, а отчаяние, граничащее с бессилием. Если бы Ро вёл счёт, сколько раз ему намекали или говорили прямо, что его мать — блудница, то цифра давно перевалила бы за шестизначную. Вот только то было неправдой. Она не была падшей женщиной, как заявляли сородичи, просто выжить в чужой стране, да ещё и с ребёнком без мужского плеча не по силам. Мать была хороша собой и постоянно заводила дружков. Некоторые были вполне себе сносными, другие даже славными: учили пасынка играть в карты и давали монетки на сладости. Но находились и мрази, распускавшие руки. Таких мать быстро бросала. Прочие уходили сами, как и отец Ро, через год-другой, месяцы или даже недели.

Капитан встретил выходку сдержанно и вопреки ожиданиям не взорвался. Потерев переносицу пальцами, он устало покачал головой.

— Ох, не знаю, что с тобой делать. Видит Коллас, я стараюсь.

Была в словах командира щепотка истины, но Ро предпочитал морить себя голодом и кривиться от лицемерия. Каждый день в этом опостылевшем месте его пытались сломать или переделать. Вышколить, выдрессировать и забить голову дребеденью. Он посмотрел мир, видел, как жили другие люди. Он наблюдал за чужестранцами и понимал, что те бывают страшными и опасными, но и среди них находились порядочные и добрые. Видел, что солнце светило везде, но только в Алуаре ему поклонялись, как единственному божеству. В Халасате богов было аж двенадцать, и человек сам выбирал, к кому и когда идти на поклон. А бисты чтили духов — Натиса и Отиса. Так что теперь, все они дураки?

— Вы хотели поговорить со мной о будущем? — устал от нагнетания кадет.

— Нет. Не совсем, — капитан помолчал, постукивая кончиками пальцев по столу, и откинулся на спинку стула. — Пришло письмо от твоей матери.

Почту раздавали утром. Разносили по казармам. Такая срочность и деликатность взбудоражила Ро, но не успел он с горячностью спросить, что случилось, как капитан продолжил говорить.

— Я знаю, ты ей редко отвечаешь. Считаешь, она тебя предала. Но поверь, она поступила мудро, привезя тебя сюда. Мудро и правильно. Она желает тебе только добра.

— Что она пишет? — потребовал Ро, совершенно не следя за тоном.

— Ей нездоровится. Лекари подозревают чахотку. Это, мой мальчик, не лечится.

Захотелось швырнуться чем-нибудь в офицера за его обходительное «нездоровится». Это ведь совершенно не то же самое, что «она умирает». Но всё сознание сжалось до крохотного комочка, в котором не хватало место даже для вдоха.

— И… — голос дрогнул. Пришлось сглотнуть, чтобы вернуть ему внятность. — И сколько осталось?

— Один лишь Коллас знает. Она пишет, что дела её неплохи, и обещает держаться, ведь очень надеется увидеть тебя. Каким ты стал, как вырос.