– Да, – откликнулся я, – об этом немало написано. Кстати, я тебе дал французский перевод моей статьи «Иконосфера русской культуры»? Струве собирается опубликовать её в своём журнале. Ты её прочёл?

– Посмотрел. Очень всё интересно.

И тут я решился попросить:

– А ты мог бы напечатать эту статью в виде брошюры?

– Я об этом не думал, – Филипп слегка отвёл глаза, – не так всё просто.

– Я привёз перевод ещё трёх моих статей: «Краса всесветлая» – о дохристианской вере Руси, «Космический бунт русского авангарда» и «Амаравелла» – о космических визионерах в искусстве 1920-х годов. По-русски они уже напечатаны, и между ними есть некоторая смысловая связь. Авангардисты взрывали старое искусство, но при этом увлекались русской архаикой, пытались создать «супрематическую иконопись» и постсимволистскую фантастику. Может быть, мои статьи все вместе опубликовать? – не отставал я.

Филипп ответил уклончиво:

– Про другие статьи ты ничего не говорил. Ладно, принеси, я посмотрю. Но сейчас немного о другом хочу поговорить. Хотел попросить тебя помочь мне прочесть неизданный текст Кандинского. Я купил рукопись у его вдовы Нины Кандинской в Швейцарии много лет назад, но пока никто не смог понять его почерк. Может, попробуешь?

Ни секунды не раздумывая, я вскрикнул:

– Разумеется! В Институте искусствознания я уже работал над письмами академика Грабаря, и их издали в двух томах. Читал в архивах рукописи Флоренского, Брюсова, Андрея Белого. Слышал о таких?

– Хорошо, очень хорошо, – Филипп пропустил вопрос мимо ушей. – Тогда завтра с утра попробуем. Давай, за Кандинского!

Мы втроём подняли бокалы с самым невероятным тостом в моей жизни. Бри-жит развеселилась больше всех:

– За русских авангардистов!

– Тогда и за французских! – не удержался я.

– И за русскую икону! – добавил Филипп.

Наутро после завтрака он попросил меня приодеться:

– Мы с тобою сейчас пойдём в банк. Капиталисты. У них свой дресс-код: тёмный костюм, галстук, чёрные туфли, атташе-кейс.

Приодеться мне было не во что. Всё, что хоть отчасти отвечало вкусам «капиталистов», осталось в Москве. К несерьёзному светлому костюму и розоватой рубашке в мелкую клетку я лишь добавил полосатый сине-красный галстук и серо-жёлтые летние ботинки. Филипп скептически поджал губы:

– Ладно… А ботинки откуда?

– Венгерские, в Москве купил. Остальное – made in URSS.

– Понятно. Сойдёшь за немца, они чудаки. Пошли!

Слово «капиталисты» Филипп повторял всю дорогу, кивал на роскошные гостиницы, ювелирные магазины, модные бутики и банки. Одет он был в тёмно-синий костюм, голубую полосатую рубашку с бордовым галстуком. Лакированные чёрные туфли и массивный кожаный портфель поблёскивали на солнце.

– Подожди! – он шагнул к плоскому металлическому шкафу, вмурованному в стену дома, вставил в щель золотистую пластинку и поиграл пальцами по кнопкам.

К моему изумлению из аппарата явилась пачка крупных купюр, Филипп переложил её в бумажник и глянул на меня:

– Капиталисты… – едва выдавил я, и театрально застыл с изумлённым лицом. – Как это возможно? А я могу попробовать?

Мой спутник рассмеялся, я вместе с ним, чтобы не выглядеть ошеломлённым дикарём.

– Это банкомат. Нужно иметь банковскую карту и секретный код, – с довольным видом объяснил он. – А теперь пошли в банк.

Металлическая дверь оказалась убедительно тяжёлой. Клерк из-за стойки в прохладном пустом зале и кивнул на наше приветствие. Филипп подошёл ближе, пошептался с ним, расписался в бумажке. Вышел человек со связкой ключей и, открыв несколько стальных дверей, привёл нас в подвальный этаж. Набрал в широкой нише цифровой код и с усилием распахнул толстенные металлические створки. В небольшой комнате с низким потолком вспыхнул свет, и человек откланялся:

– Я вас оставляю, буду ждать наверху. Дверь захлопните. Не спешите. Помните, как изнутри открывается: нажмите на красную кнопку и поверните эту ручку кверху.

Филипп кивнул, с усилием захлопнул дверь, поставил портфель на стол и попросил:

– Валери, подожди меня здесь.

Вдоль всех стен тянулись металлические сейфы с ячейками разной величины и номерами. Он подошел к одной из них, вынул из пиджака короткий, толстый никелированный ключ, открыл дверцу, осторожно вынул плоскую картонную коробку, погрузил её в портфель и многозначительно глянул:

– Вот эта рукопись.

На обратном пути я чувствовал себя охранником и для отвода глаз расспрашивал Филиппа о Париже:

– Кроме Лувра, в какой из музеев стоит сходить?

– Брижит собиралась на днях пойти с тобою в Музей д'Орсе, показать импрессионистов…

– Было бы замечательно. Я с удовольствием…

– …и в Оранжери. Там «Кувшинки» Клода Моне и еще кое-что, но только шедевры! – произнёс он с усталым пафосом.

– Мы там уже побывали. Прекрасные картины.

Филипп важно кивнул, ему было от чего возгордиться перед иностранцем. У меня хватало сил восхищаться и отдавать должное. Не только шедеврам искусства, но и способности Филиппа поругивать капитализм и охотно пользоваться его благами. Солнце давно пропекло его костюм, лицо покрыла испарина, которую он непрестанно вытирал бордовым, под цвет галстука карманным платочком. От предложения понести портфель он отказался и на улице, и даже в подъезде, медленно поднимаясь по лестнице. Я боялся, что в квартире Филипп рухнет без сил, но ошибся. Через четверть часа он постучал ко мне в комнату, уже без пиджака и галстука. Положил на стол картонную коробку, вынул из неё бумажную папку, раскрыл и пальцем поманил меня: